Мужики и бабы
Шрифт:
– На, чмокни ее в горло и заткнись! – цыкнул на него Жадов, подставляя четверть водки, и сердито осмотрел все застолье: – Сперва дело обговорить надо, а потом – вольному воля…
У запасливого Кнута все имелось на такой случай: и вилки с ножами, и тарелки, и маленькие стаканчики, и даже рюмки на тонкой ножке – для барышень. Но только лишь Кнут открыл жаровню с духовитым мясом, как Сообразило залез в нее всей пятерней.
– Азият! – стукнул его по черепу ложкой Кнут. – Здесь обчество сидит, а не базарные мужики.
Ларион виновато ощерил свой щербатый
Но когда Жадов стал разливать водку, он опять пожадничал – схватил посреди стола фарфоровую чашку и потянулся с ней к четверти, а свой маленький стаканчик накрыл рукавом.
– Сообразило, за этим столом все равные… Коммуна, понял? – изрек Жадов. – Вот и веди себя, равняясь по всем остальным членам. И не хапай, как единоличник. Не то руки оторву, согласно Уголовному кодексу РСФСР.
Все засмеялись.
– Да, кодекс у нас все серьезнее с каждым днем, – сказал помрачневший Жук. – Меня так обложили налогами, что каждая лошадиная голова не в карман, а из кармана тянет.
– А ты что их, по ведомости проводишь, головы-то? – спросил Жадов.
– Нет, Ваня… Даже с тобой дело иметь накладно стало.
– Вон как… Что ж ты задумал?
– Пока только одно скажу – закрываю лавочку.
Жадов присвистнул:
– Ну, поехали! Остальное по дороге доскажешь!
Выпили и девчата. Им налили нежинской рябины. С минуту воцарилось молчание – все шумно работали челюстями и сопели, как будто воз везли.
– Так берешь лошадей? – спросил опять Жадов.
– Беру всех трех, – ответил Жук.
– А барахло?
– Как обычно… Пускай Семен везет до Мурома, а там свезу куда следует. Что-либо есть ценное?
– Шуба на козьем меху, крытая драп-кастором, бекеша из кенгуру, пальто с бобровым воротником. Отрезы есть… сапоги… и так, по мелочам. Нахапал Мельник в голодные годы будь здоров. Мы ему, значит, экспроприацию устроили…
– Иван, ну чего ты нудишь, как на поминках! – крикнула через стол Верка, сидевшая рядом с Жуком. – Налей! Иль удачи тебе нет? Иль руки сохнут? Или вахлаки перевелись? Хватит на наш век…
– Правильно, Вера! Мы еще покидаем телят на холку. – Иван тряхнул своими длинными волосами и взялся за четверть.
– Кнут! Ставь граненые стаканы! Наливай по полному… Не то закисли, как вечорошнее молоко, – крикнула Верка.
– Ух ты, ягода-малина! Фу-ты ну-ты… А плясать будешь? – спросил Жук.
– Буду!
– Сенька, гитару! – крикнул Жук.
Семен снял со стены гитару на розовой ленте, достал граненые стаканы с деревянной открытой полки и, дунув в каждый, как в патрон, поставил их на стол.
– Хоть бы сполоснул, дикобраз нечесаный, – сказал Жук, принимая гитару.
– Чего их полоскать?.. Из них никто и не пил с самой купли. Кружками обходимся, – сказал Семен, усаживаясь на свое место.
– Чаво там стакан, лей в кружку! – потянулся к четверти Ларион с кружкой.
– Смотри, Сообразило, в колхоз тебя не примут, – засмеялся Жадов, но в кружку налил: – Пей, черт с тобой.
И все потянулись к Жадову – кто с кружкой, кто с чашкой,
– Плесни сюда! Ложкой хочу похлебать.
– А выхлебаешь?
– Выхлебаю!
– Ваня, налей мне в блюдце! Я вприкуску с сахаром хочу, – потянулась Верка.
– Наливайте во что хотите… Пейте! – Иван принес из сеней еще одну четверть и – грох ее на стол…
И пошла разливанная…
Загудело, закрутилось колесо.
Лысый налил всклень оловянный ковш, выпил его одним духом и, надев ковш на голову, пошел вприсядку вокруг стола, посвистывая и приговаривая: «Как зять тещу завел в рощу…» Верка держала пальчиками блюдце и, шумно дуя, как на горячий чай, схлебывала глотками водку. Жук, отставив тарелку, из которой выхлебывал водку ложкой, взял гитару, закинул голову, мучительно свел размашистые черные брови, потянул воздух, как на первом утреннем морозе, и, громко хакнув, тряхнул гитарой и рассыпал высокие, томительные переборы цыганочки: «Эх раз, что ли! Да еще раз, что ли…»
– Верка, оторви да брось, чтобы доски загудели-запели!..
Та выкатилась из-за стола, как пущенная с карусельного круга, только дробь грохотом, да сарафан пузырем, да косы вразлет.
Жук бросил на стол гитару, поднял Верку на руки и, целуя, спрашивал:
– Ну, ягода-малина, проси чего хочешь! Все отдам, не пожалею…
– Подари мне рыжую кобылу, – сказала Верка, жарко играя глазами. – Купи у Ивана…
– Зачем она тебе?
– В гости ездить. Семен возить будет.
– Будь по-твоему. – Он опустил ее на пол и сказал Жадову: – Матрос, я покупаю рыжую кобылу и оставляю ее здесь… Для девчат.
– Чего? – Жадов выпучил зеленые жабьи глаза, встал из-за стола, подошел к Жуку, поймал его за отворот коричневой куртки и осадил, придвинул к себе. – Лучше меня хочешь быть? Не выйдет! Это я дарю девчатам рыжую кобылу. Кнут, слышишь? Беречь ее как зеницу ока. Во как… Гуляй, ребята, пока Жадов живой…
7
Зиновий Тимофеевич Кадыков решил собрать на совет весь актив артели и обговорить: что делать дальше, куда идти?
Собрались в той же конторке при магазине; на скамью вдоль стены сели все три зачинателя артели: Прокоп Алдонин, старчески сухой, но прямой и рослый мужик с аккуратно подстриженными треугольничком седеющими усами, Андрей Колокольцев, по прозвищу Ельтого, круглолицый здоровяк с младенческим румянцем во все щеки, да Иван Бородин, по-уличному Ванятка, несмотря на возраст бойкий еще и черноусый.
Руководство артели расположилось вокруг стола: Кадыков в центре, по торцам Успенский и Клим Барабошка – он был и кассиром, и экспедитором, и за продавца оставался.
Кадыков поднялся.
– Дело вот какое: надо подбить бабки, посчитать – сколько и кому задолжали, какие прибыли и тому подобное. Заодно посоветоваться – наметить новое руководство, а старое переизбрать.
– Как то есть переизбрать?
– Какое еще новое руководство?
– Новый блин всегда жжется.
Загомонили на скамье.