Мужики
Шрифт:
— Вавжонова слыхала, что он в корчме говорил.
— Сердится, что его на свадьбу не позвали?
— Старик хотел звать, а Доминикова не позволила, ведь все знают, что между ними было, — как же его на свадьбу звать?
— Болтают, кому не лень, — а кто это видел?
— Зря говорить не станут!
— Их весной Бартек Козел в лесу накрыл.
— Козел — вор и обманщик. Доминикова с ним судилась за свинью, вот он со зла на Ягну и наплел.
— И у других глаза есть…
— Добром все это не кончится, вот увидите!
— Верно. Бог правду видит, да не скоро скажет.
— И про Антека тоже что-то поговаривали… Видели люди не раз, как они с Ягной встречались…
Бабы заговорили тише и судачили все ядовитее, все безжалостнее, перемывая косточки всей семье. Не оставили в покое и старуху, а особенно жалели ее сыновей.
— Ну, не грех ли? У хлопцев усы растут, Шимону давно третий десяток пошел, а она не позволяет ему жениться, никуда из дому не пускает, да из-за каждого пустяка на стену лезет!
— А это не срам, что такие молодцы всю бабью рабту в доме делают?
— Чтобы Ягуся ручек себе не замарала!
— Ведь у них у каждого по пяти моргов, могли бы давно жениться.
— Столько девушек на деревне…
— Вот ваша Марцыся всех дольше ждет, и земля рядом с их землей.
— Вы лучше о своей Франке хлопочите, а то как бы она не дождалась чего от Адама!
— Старуха — ведьма, это все знают. Но и сынки тоже хороши — дурачки, слюнтяи!
— Такие здоровенные парни за материну юбку держатся!
— Поумнеют, не бойся… Уже нынче Шимон от Настки ни на шаг!
— И отец у них такой же был, хорошо помню. А старуха в молодости тоже не хуже Ягны куролесила!
— Яблочко от яблони недалеко падает!
Музыка утихла, музыканты пошли поесть на другую половину, так как в передней горнице ужин кончился.
Стало вдруг тихо, как в костеле во время вознесения чаши, но через минуту-другую поднялся шум еще сильнее прежнего, в комнате бурлило, как в котле, все говорили разом, перекрикивались через столы, и один не слышал другого.
Напоследок подали для почетных гостей крупник, приправленный медом и кореньями, а прочих щедро угощали водкой и пивом.
Никто уже не разбирал, что пьет. Хмель кружил головы и создавал блаженное настроение. Сидели, как кому удобнее, расстегивали кафтаны, наваливались на стол, стучали кулаками так, что посуда подпрыгивала, обнимались, изливали друг другу душу, как брат брату.
— Эх, тяжко жить на свете! Пропадает человек ни за что, одни заботы да горе…
— Одно утешение, когда сойдутся сосед с соседом покалякать за рюмочкой, душу отведут да простят друг другу все обиды. Конечно, не потраву, не запашку чужого поля через межу — это уж суд разберет и свидетели скажут, кто прав, кто виноват, — а всякие грешки, что меж соседей всегда случаются: разроет свинья грядки в чужом саду, бабы поругаются или ребятишки подерутся, — мало ли что
— Хоть бы на один день, пока свадьбу празднуют!
— А завтра уж как Бог даст! Придет она, доля твоя, схватит за шиворот, ярмо на шею наденет, бедой погонять будет, — и тяни лямку, человече, обливайся потом и кровью, свое стереги, не выпускай ни на миг из рук, не то угодишь под колеса!
— Господь сотворил людей, чтобы они братьями были, а человек человеку — волк!
— Нет, это только нужда их ссорит, друг на друга натравливает, — они и грызутся, как собаки из-за обглоданной кости!
— Не только нужда! Нечистый на людей тьму напускает, вот они и не умеют зло от добра отличить.
— Ясное дело: кто к заповедям божьим глух, тот с охотой бесовскую музыку слушает.
— В старину не так было. Люди жили мирно, старших слушались да почитали.
— И земли у каждого было столько, сколько он мог обработать, и выпасов, и лугов, и леса.
— А о податях тогда никто и не слыхивал.
— А дрова покупал кто-нибудь? Пойдет себе в лес и рубит, сколько ему требуется, — хоть бы самую лучшую сосну или дуб.
— Что же вы, мужики? Пил я за ваше здоровье, выпейте за мое! Заладили одно! А я вам говорю — пейте! Хорошо твое, хорошо и мое, — была бы только справедливость во всем!
— Гады эти помещики! Ну, будьте здоровы! Водку пить не грех, если чинно-благородно, со своими. Она полезная, очищает кровь и болезни отгоняет.
— Коли пить — так уж целыми квартами, веселиться — так с утра до вечера! А работать придется, — рук-ног не жалей, на совесть работай! Случится свадьба, крестины или помрет кто-нибудь, соблюдай обычай, выпей с людьми. А беда придет — жена у тебя помрет, или скотина околеет, или погоришь — воля божья, покорись ей, — да и что же ты, бедняга, криком и плачем сделаешь? Ничего, только покоя лишишься и хлеб тебе горше полыни покажется. Стало быть, терпи и веруй в милосердие божие. А придет и самое худшее — смерть тебя за горло схватит и в глаза заглянет, не пробуй вырваться, не в твоей это власти, — в божьей.
— Это верно. Наше дело такое — трудись, живи, как полагается, а вперед не заглядывай. Господь Бог все видит и воздаст каждому по заслугам.
— Верно! Терпение и труд все перетрут. Этим наш польский народ всегда был силен и будет во веки веков. Аминь!
Так они толковали между собой, усердно выпивая, и каждый высказывал то, что было у него на душе, что давно стояло поперек горла. А больше всех и громче всех разглагольствовал Амброжий, — правда, его не очень-то слушали, потому что каждый торопился сказать свое. Все шумнее становилось в избе. Но вот вошли Евка и Ягустинка, торжественно неся перед собой большой разукрашенный уполовник. Шедший за ними музыкант наигрывал на скрипке, а они пели: