Мужское воспитание
Шрифт:
— Да брось! — сказал Виктор.
Ему вдруг пришла в голову нелепая мысль: может быть, Глеб каким-то образом догадался о розыгрыше и теперь в свою очередь в отместку решил разыграть его, Виктора.
— Брось, — повторил он. — Не может быть.
— Чего не может быть, — равнодушно отозвался фельдшер, — сам увидишь…
…Потом Виктора осматривал врач, мял ему живот, задавал какие-то вопросы, и Виктор машинально отвечал на них, а сам все время думал о Глебе.
— Вероятно, приступ аппендицита — доносились до него слова врача. — Если повторится еще раз, придется оперировать. А пока вы свободны. Идите благодарите своего товарища.
У входа в палату Виктор в нерешительности остановился. Он со страхом представил себе, как увидит побледневшее, с запавшими глазами лицо Глеба…
Но Глеб выглядел как обычно, казалось даже, что он просто по ошибке попал сюда, на больничную койку.
— Ну что, все в порядке? — спросил он. — Жив?
— Жив… — сказал Виктор, отводя глаза. — Врач говорит, приступ аппендицита…
— А я знаешь, как бежал! — сказал Глеб. — Знаешь, как бежал! Здорово ты меня напугал — на тебе ведь лица не было…
Виктор молчал.
— Послушай, Вить, ты можешь взять мои лыжи…
— Да брось ты! — сказал Виктор. — Будешь еще бегать как миленький!
— Не знаю, — серьезно ответил Глеб. — Врач говорит, что пока ничего неизвестно. Так что, пожалуй, это была моя последняя дистанция, — добавил он, усмехнувшись, — жаль только время я не засек — наверняка рекорд пропал…
«Я должен сказать ему правду, — подумал Виктор. — Только не сейчас. Не сегодня. В следующий раз».
Но и в следующий раз, и через следующий, и через-через следующий Виктор так и не мог решиться рассказать Глебу о своей шутке.
А вскоре пришел приказ: Виктора и еще нескольких человек из роты переводили служить в другую часть.
Утром в день отъезда Виктор зашел к Глебу проститься.
— Не забывай, — сказал Глеб. — Обязательно напиши. Что и как.
— Ладно. Напишу, — сказал Виктор. — Ясное дело, напишу.
С тех пор он больше не видел Глеба.
И вот теперь, несколько лет спустя, когда он уже стал совсем забывать всю эту историю, на экране маленького кинотеатра вдруг промелькнуло знакомое лицо.
«Нет, — говорил он себе. — Наверняка я ошибся. Это не может быть Глеб. Конечно же, я ошибся».
Но память уже работала помимо его воли, и он вспоминал те давние вечерние разговоры и намертво пришвартованные к бетону истребители, которым уже не суждено было взлететь в небо, и грохот моторов и чувствовал, как тоска по несбывшейся мечте становится все сильнее и сильнее…
«Да что это я, — снова говорил он себе. — У меня же и работа хорошая. И зарплата приличная. И всем я доволен. И жалеть мне совершенно не о чем…»
К вечеру он уже совсем успокоился, но ночью все-таки неожиданно проснулся и долго лежал, прислушиваясь, и ему казалось, что вот сейчас он опять услышит далекое грохотанье реактивных двигателей…
На стрельбах (рассказ)
Стрельбы были в самом разгаре — одна за другой выходили на огневой рубеж очередные смены, гремели автоматные выстрелы, появлялись и исчезали мишени, когда на дороге, ведущей к стрельбищу, сначала возникло облачко пыли, а затем стал виден юркий армейский газик. У этого газика не было никаких особых, отличительных примет, но все офицеры узнавали его еще издалека, как издалека узнают человека по походке. И хотя лейтенант Ковалевский служил в части всего первый год, он тоже давно уже научился отличать машину командира дивизии от любой другой.
Лейтенант заволновался, потому что как раз приближалась очередь стрелять его взводу. Он быстренько смахнул пыль с начищенных до блеска хромовых сапог, затем выстроил взвод и торопливо еще раз, на всякий случай, проверил, все ли в порядке.
Все было в порядке.
— Главное, не забывайте правильно докладывать, — напомнил он, но солдаты уже смотрели мимо него, и, даже не оборачиваясь, лейтенант понял, что командир дивизии подъехал и теперь направляется сюда.
Генерал, высокий и грузный, шел широким размашистым шагом и на ходу что-то объяснял руководителю стрельб.
— Взво-од! Смир-р-рна! — весь напрягаясь, скомандовал лейтенант и лихо вскинул руку к козырьку. В эту минуту он как бы смотрел на себя со стороны и очень нравился самому себе — молодой, энергичный, подтянутый командир!
Генерал махнул рукой:
— Вольно. Ну, как настроение, товарищи?
— Бодрое, товарищ генерал! — не стройно, но весело откликнулись солдаты.
— Автоматы пристреляны?
— Так точно, товарищ генерал!
— Значит, не подведете?
— Никак нет, товарищ генерал!
— Ну, смотрите. Кто отстреляется лучше всех — поедет в отпуск. Ясно?
— Так точно, товарищ генерал! — радостно гаркнули солдаты.
Все сразу задвигались, оживились, заулыбались.
И лейтенант Ковалевский тоже улыбался, вытягиваясь перед генералом.
«Всё, — думал он, — провалимся, наверняка провалимся… Солдаты и так нервничали перед стрельбами, а теперь уж совсем…»
Как только генерал отошел и Ковалевский распустил строй, солдаты зашумели, возбужденно заговорили, перебивая друг друга. Все окружили Андрея Ануфриева — отличника огневой подготовки, лучшего стрелка роты — и хлопали его по плечам, и смотрели на него с откровенной завистью: вот повезло человеку, поедет в отпуск, как пить дать, поедет… А широкоплечий, круглолицый Ануфриев вытирал пилоткой потный лоб и улыбался растерянной улыбкой, словно борец, неожиданно одержавший победу в трудном поединке и еще до конца не осознавший этого…
Лейтенант не ошибся. Взвод стрелял хуже обычного.
Один за другим солдаты выходили на огневой рубеж, торопливо натягивали резиновые маски противогазов, целились, стреляли по возникающим из-под земли мишеням, бежали вперед, ложились, снова стреляли, но даже отсюда, издали, было видно, как суетливы и неточны их движения.
Это было так отчетливо, так явно заметно, что лейтенант еле удерживался, чтобы не крикнуть: «Да спокойнее! Спокойнее же!»
Все-таки каждому солдату перед выходом на огневой рубеж он негромко напоминал: