Музыка сфер

Редферн Элизабет

Шумная возня воробьев в углу двора вывела его из рассеяния. Наконец он зашагал прочь от отдела на Ломбард-стрит по Полтри, намереваясь вернуться в Уайтхолл к своим обязанностям там. Но тут он подумал про ожидающую его писанину и о полуденном совещании, на которое уже опоздал. И свернул в ближайший трактир и заказал вино, укрывшись в смутной освещенности незнакомого безликого зальца. И вновь поймал себя на мыслях о своем робком сводном брате, с которым делил детство, не менее мучительное, чем его жизнь теперь.

Александр, на пять лет старше Джонатана, был единственным сыном матери Джонатана от ее первого мужа, который после долгой лихорадки скончался зимой, когда Александру едва исполнилось три года.

Джонатан знал, что отец Александра был школьным учителем и музыкантом, но про него упоминали редко. Питер Эбси, отец Джонатана, был по контрасту преуспевающим стряпчим и честолюбием с нахрапом старался возместить отсутствие природных дарований. Свою маленькую семью и прислугу он пас жезлом железным в большом, полном отголосков собственном доме на Сохо-сквер и проникся глубочайшей антипатией к первому сыну своей жены, нисколько не ценя кротость Александра и его музыкальные вкусы — признак слабости, по его мнению.

Питер Эбси постоянно бил Александра, и Джонатан, пока был еще совсем маленьким, верил, будто тот чем-то заслуживал каждое наказание. Позднее Джонатан понял истинное положение вещей и втайне даже питал уважение к старшему сводному брату за стоическое мужество, с каким тот переносил свое положение. Однако к тому времени между ними успел возникнуть барьер, и было уже поздно словом или делом преодолеть его.

Их мать, сдержанная благочестивая женщина, происходила из респектабельной семьи и претендовала на дальнее родство с зажиточными торговцами в Сити. Но она, насколько помнил Джонатан, не пыталась как-либо умерить злобу мужа против пасынка — разве что возносила молитвы за них за всех.

Александр, выросший в пухлого, неуклюжего юношу, чья одежда всегда выглядела так, будто была ему мала, находил некоторое спасение в звездах и музыке. У него был талант к числам, и его очень хвалил учитель математики в ничем не примечательной школе на Грейт-Мальборо-стрит, в которой учились оба мальчика. Учителя полагали, что Александру следует учиться дальше, но отчим Александра и его покорная мужу мать объявили, что это невозможно, и в четырнадцать лет Александра отдали в ученики часовщику на Тернбулл-стрит.

Питер Эбси, к этому времени растолстевший и напрашивавшийся на апоплексический удар, битье прекратил. Соответственно, будто его энергия угасала и в других отношениях, его практика стряпчего также начала приходить в упадок. Когда Александру было шестнадцать, а Джонатану одиннадцать, разразилась новая буря: миссис Эбси обнаружила, что ее первенец делит ложе и объятия с пожилым неженатым часовщиком. Джонатан, который в то время не слишком разбирался в подобном, спросил приятеля, а что это, собственно, значит, и получил исчерпывающий ответ: «Это значит, что они друг друга дрочат». Александр молча покинул Лондон, не сказав никому ни слова. Гораздо позднее Джонатан узнал, что он отправился в море на торговом судне и использовал свои познания в математике и механике, чтобы стать штурманом. Ну и дроченья хватало, предположил Джонатан.

Маленькая семья из злобного отца и доведенной до отчаяния матери продала большой холодный дом на Сохо-сквер и переехала в отдаленный Ламбет, чтобы спастись от беспощадных сплетен.

Отец Джонатана умер. Некоторое время их мать нескончаемо молилась, всегда одетая в черное. Затем в страшных мучениях, которые Джонатан не мог забыть, она тоже умерла от злокачественной опухоли в груди, почти в том самом месте, к которому она прижимала сложенные в молитве руки.

А Джонатану тем временем судьба нежданно улыбнулась. Дальний родственник, один из преуспевающих кузенов-торговцев его матери, о которых они были столь наслышаны, рекомендовал Джонатана курьером в самый низший эшелон Уайтхолла, и так началась его карьера. Он работал рьяно и вскоре показал, чего стоит. Когда его повысили в клерки Министерства внутренних дел, он женился, купил с женой Мэри коттедж в Челси по соседству с рекой, и у них родились дети — девочка и мальчик. Но к тому времени, когда младенчество

мальчика подходило к концу, родители поняли, что рассудок их сына ущербен. И действительно, в умственном развитии он так и остался маленьким ребенком. Мэри, удрученная недугом сына, стала раздражительной. А по мере того как работа все больше поглощала Джонатана, его жену все больше уязвляли его припадки угрюмости и то, как его часто куда-нибудь отправляли на несколько дней, а ей приходилось иметь дело с таинственными, иногда угрожающими посетителями, которые стучались в их дверь, спрашивая его. Как-то вечером четыре года назад он, усталый, вернулся домой в деревню Челси и увидел, что его вещи собраны и упакованы, а его жена стала в дверях и потребовала, чтобы он убрался. Его дети, Томас и Элли, молча смотрели, как он повернулся, чтобы уйти.

Его это грызло больше, чем он мог бы выразить. Мэри и его сын Томас все еще жили в коттедже, который они с Мэри купили вместе, в одном из нескольких приятных домиков, построенных между дровяными сараями закрытого фарфорового завода и простором лугов. Он все еще навещал их. Но теперь его дочь умерла, а его сын был шестнадцатилетним великаном с умом младенца.

При всякой возможности Джонатан брал Томаса погулять по берегу реки, и они стояли на оттертом приливами галечном пляже и смотрели на проплывающие корабли. Томас, который был выше отца чуть ли не на голову, восторженно взвизгивал, следя за их разноцветными парусами. Он любил яркость и движение, так же, как любил, чтобы рядом с ним были люди. И чуть ли не больше всего в том, что касалось его сына, Джонатана удручали страх и даже брезгливость, какие вызывала у посторонних дружелюбная манера Томаса радоваться всему вокруг. Потом они неторопливо возвращались домой с сокровищами, которые собрали, — цветными камешками, листьями, цветами, и, пока Томас играл с ними в уголке гостиной, жена Джонатана говорила ему, сколько денег ей требуется, чтобы кормить и одевать Томаса. Она никогда не говорила об Элли. Он догадывался, что в смерти их дочери она винит его.

Джонатан внезапно вернулся в настоящее: входная дверь широко распахнулась, кратко наполнив зальце солнечным светом, и в нее шумно ввалилась компания чипсайдских возчиков. Заметив, что вино он допил, Джонатан ушел бродить по трактирам и кофейням Чипсайда, расспрашивая о французских 'emigr'es, докторах и Товариществе Тициуса, но след давно остыл. Многие из тех, к кому он обращался, глядели на синяк, багровеющий на его щеке, ощущали запах вина в его дыхании и, сделав соответствующие выводы, отмахивались от него.

Когда Джонатан вернулся в свой кабинет, время близилось к четырем. Он отсутствовал гораздо дольше, чем намеревался. Сев за стол, он принялся чинить перья, уныло поглядывая на море дожидающихся его документов. Часть их даже перебралась на низенькую кушетку в углу, одну из немногих уступок комфорту в спартанской обстановке. Джонатан пользовался ею исключительно как дополнительной горизонтальной поверхностью для избытка бумаг. Медленно он притянул к себе поднос с последними депешами.

Иностранную почту всегда приносили в три. Но ее не оказалось. Поднос заполняла только внутренняя почта. Он нахмурился и поискал еще раз. Возможно, в этот день она вообще на почтамт не поступила. Большая редкость! Собственно говоря, за год не выпало ни единого дня без писем с кораблей и из внутренней почты, которые были сочтены достойными его внимания.

Именно в этот момент его дверь отворилась, и вошел Джон Кинг, товарищ министра, на иерархической лестнице уступающий место только самому герцогу Портлендскому. Он был немного моложе Джонатана, высокий, сухопарый, остроносый. После окончания Оксфорда и подвизания в судах он в предыдущем году был назначен на нынешний его пост и, не теряя времени, завел свои порядки. Все знали, что у него есть фавориты, к которым Джонатан отнюдь не принадлежал. Джонатан поспешно встал.