Музыканты. Повести
Шрифт:
— Тут есть дантист, — вспомнил он. — Ну-ка, любезнейший, покажите свое искусство.
Манечка замотала головой.
— Не дам рвать зуб мудрости. Я хочу умной стать.
— Марица! — строго сказала хозяйка. — Самое умное, что ты можешь сделать, это хорошо развлечь нашего гостя. А для этого зуб мудрости не обязателен.
Дантист раскрыл свой чемоданчик со страшными инструментами, и рыдающую Манечку увели на кухню для операции.
А цыганская скрипка, чуждая житейской пошлости, томилась о небе…
…Рано
— Доброе утро, женушка! — воскликнул глава семьи. — Похоже, я сделал лучшее дело своей жизни.
— Сомневаюсь, — сказала жена, глядя на его опухшее лицо.
— Поверь мне, душа моя. Мы заложили фундамент нового Шиофока.
— Если это фундамент, — покачала головой мадам Кальман, — то хороша же будет вся постройка.
Ее муж сделал вид, будто не понял намека.
— А где Вениамин нашей семьи, радость моих слабеющих очей, мой Имрушка? — переведя этим патетическим восклицанием разговор на другую тему, спросил он со слезой умиления.
— Заперт в чулане, — спокойно отозвалась мадам Кальман, в числе многих добродетелей которой не последнее место занимала отходчивость.
— Что он опять натворил? — грозно спросил строгий родитель.
— Профессор Лидль пожаловался на него. Он хулиганит под окнами, когда тот занимается.
— Н-нет, — чуть подумав, сказал Кальман. — Тут что-то не то.
Преступника извлекли из чулана, где он, по некоторым признакам, утешался вишневым вареньем, и за руку отвели пред грозные очи профессора Лидля.
— Извините, глубокоуважаемый профессор, — сказал папа Кальман, — чем проштрафился наш парнишка?
— Он мне мешает работать! — гневно раздувая усы, ответил Лидль. — Только я начинаю играть, он тут как тут. Заглядывает в окна, корчит рожи. Скверный мальчишка!.. Я откажусь от комнаты, если это повторится.
— Это не повторится, господин профессор, — заверил папа Кальман, который после всех жертв во имя Шиофока не хотел лишаться выгодного жильца. — Но он не хулиган. Когда его сестра училась музыке, он часами просиживал под роялем. Он буквально помешан на музыке.
— Помешан на музыке?.. — фыркнул профессор. — А ну, что я играл?
— Вторую рапсодию Листа, — сразу ответил мальчик. — Переложение для скрипки.
— Гм!.. Угадал… А ты можешь ее напеть?
И полный, несколько флегматичный мальчик без всякого смущения с абсолютной точностью стал напевать труднейшее произведение Ференца Листа.
— Вы издеваетесь надо мной! — вдруг вскричал Лидль. — Этот маленький мошенник получил музыкальное образование!
— Да, — Имре лукаво глянул на профессора, — под роялем.
— Невероятно! — почему-то сразу поверил Лидль. — Мальчика необходимо учить музыке. У него абсолютный слух и превосходная музыкальная
— Господь с вами! — испугался папа Кальман. — У нас совсем другие планы. Кем ты хочешь стать, Имрушка?
— Государственным прокурором! — выпятив грудь и надув губы, бойко ответил мальчик, едва ли понимавший, что это значит.
— Вон что-о! — разочарованно протянул Лидль и снова рассвирепел: — Тогда — пошел вон!.. Прокуроры меня не интересуют!..
Семья Кальманов ретировалась из комнаты жильца.
— Ты с честью вышел из положения, — похвалил сына Кальман и вытащил из кармана горсть мелочи.
Сын с жадным интересом следил за рукой отца. Но тот успел подавить порыв неразумной расточительности — монеты посыпались назад в карман, остался один грошик.
— Держи! — важно сказал папа Кальман. — Не транжирь, лучше брось в копилку. К совершеннолетию у тебя скопится…
— Два гроша, — договорил сын…
…Минуло время, и все, о чем мечтал папа Кальман, обрело весомость яви: дома и виллы, отели и рестораны, летний театр и концертный зал, барочные здания бассейнов, великолепный парк, где гарцевали всадники и всадницы. Шиофок стал модным курортом. Его бескрайние пляжи были усеяны полосатыми телами — будто зебры пришли на водопой, но то вовсе не зебры, а дамы в наимоднейших поперечно-полосатых купальных костюмах. Закрывая максимальную площадь тела, костюмы начинались штанишками чуть повыше колен и почти достигали горла. Тем не менее этот туалет казался на редкость соблазнительным представителям сильного пола, окружавшим зебровидных дам. Купальщики нежились под солнцем, плескались в воде, ныряли, плавали; по голубой глади скользили яхты под разноцветными парусами, дымили катера…
А основоположник этого процветания — папа Кальман тщетно пытался спасти остатки своего состояния. Последняя надежда была на директора банка, старого знакомого, постоянного партнера по бриджу и компаньона в нескольких смелых финансовых спекуляциях. Но когда Кальман вошел в просторный кабинет директора, тот даже не предложил ему стула. Он стоял перед гигантским столом в поношенном, некогда элегантном черном костюме и пожелтевшем пластроне и чувствовал себя ничтожным попрошайкой.
— Так вы не дадите мне отсрочки? — с трудом проговорил он и услышал, как жалко звучит его голос.
— Нет, дорогой. И вы это отлично знаете. Ведь когда-то сами были коммерсантом.
— Похоже, меня окончательно списали?
— Это вы себя списали, дорогой. Слишком азартны, размахнулись не по чину.
— Кому обязан Шиофок своим процветанием? — горько сказал Кальман. — Эти парки, отели, рестораны, толпы туристов, ваш банк, даже стол, за которым вы сидите, — все это поначалу было лишь в моей голове. — Что — не так?
— Так, — равнодушно согласился директор.