Мы – другой (сборник), Гуголев Юлий

Мы – другой (сборник)

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

* * *

«…Потому что часы не равны…»

…Потому что часы не равныпредставленью о времени, ибодаже шелест летейской волны,преднамеренно плещущей в глыбуили в глину, иль в радужный свет,всё же не в состояньи заполнитьпоцелуем оставленный след.Может быть, я сумею запомнитьнад холодной поверхностью лбаэти руки, которые лепятв час, когда заглушает трубасвязных слов преднамеренный лепет.Подчинясь роковому призыву,все струится туда, к алтарю,где бормочет огонь торопливо.Может быть, я при нем рассмотрю…

«Божия коровка…»

Божия коровка,чья на тебе кровка?И того, и этого,до костей раздетого,ужасом объятого…Я – того… нет, я – того,черного и белого,заживо горелого,угольками бьющего,немо вопиющего:«улети на небо»,чающего слепоутоленья жажды.Чья же ты? Ну,

чья ж ты?

«В четверг позвали в Сахаровский центр…»

В четверг позвали в Сахаровский центрчитать стихи в защиту палестинца.На фото он понравился мне чем-то,и я, ну, раз позвали, согласился.А как тут не пойти, когда зовут?Тем более, когда звонит Лавут.Я ей в ответ: «Конечно… Ост не Вест…(Каких невест?!) …но стоит попытаться…Поэтам надо выразить протест…против чего?.. каких декапитаций?»Тут выясняется, что парень наш, увы,имеет шанс лишиться головы.Он что-т’такое ляпнул про Коран,Всевышнего и, заодно, Пророка.Ему от ваххабитов разных стран —кирдык взамен пожизненного срока.(Прикинь, вот, ты прочтешь два-три стишка,а в дверь Энтео – всё, секир-башка.)Поэтому в четверг я прихожуи обращаюсь к публике: «Ребята,поэтам нужно выручить ходжу,попавшего в застенки шариата.А если не спасем того ходжи,то сложно будет жить нам не по лжи».И вот я заливаюсь соловьем,мечу вам перлы и добытый радий,но чувствую, что в черепе моемобосновался, как б’т’ск’ать, Кондратий.Буквально, разрывается башка.А мне еще читать два-три стишка.Короткие – еще туда-сюда,И слушать, и читать не так чтоб тяжко.Вначале – шутка, далее – еда,А под конец, как водится, смертяшка.Но невозможно доле шести строфчитать и слушать, если не здоров.А тут уж явно – более шести,ну, что ж я буду врать своим ребятам,мне лучше бы заткнуться и сойтисо сцены, чтоб не встретиться с Кондратом,пока он не хватил меня, пока…Но, сука, не кончается строка!Пусть жизнь еще не прожита на треть,Для смерти нет ни молодых, ни старых.Но в Сахаровском центре умереть —вот это будет сразу всем подарок:нашистам, правоверным, демшизе,по-своему довольны будут все.

Н’вот взять хоть тех, чью пламенную речья грешным делом почитаю чушью:вниманье человечества привлечьпытаясь к психотронному оружью,любой из них тому уж будет рад,что «здесь и прецедент, и компромат.Но, в сущности, особой нет беды.Поэт погиб, зато как стало зримо,откуда и куда ведут следысторонников кровавого режима.Пускай же облучают нас враги.Мы шапочки надвинем из фольги».Как Голиаф – и камню, и праще,нашист – делам кровавых рук Госдепа,так удивился бы: «ну кажется, уж где бы!но в Сахаровском центре, блин, ваще!Совершенно распоясался Госдеп!Америке держать его в узде б!Но, в сущности, беды особой нет, —нашист вздохнет и сплюнет просветленно, —ведь ваш так называемый поэтбыл плоть от плоти пятая колонна.Рука Госдепа… Вашингтонский след…Вопросы есть. Но возражений нет».Возрадуются и того сильнейотдельные сыны религий книги.Друг друга за баранов и свинейсчитая, тех, кто жидкие веригив себя залив, юродствует вотще,они поубивали бы ваще.Но и для них беды особой нет,поскольку «сей приемыш филомелы —как выкрест, богохульник, свиноед, —заслуживал такой вот крайней меры.Пульса де-нура… Страшный Суд… Джихад…»Я ж говорю, что каждый будет рад.Вы можете спросить: а в чем тут соль?Как ни умри, все выглядишь нелепо.Рука Всевышнего, Москвы или Госдепа…Не все ль тебе равно? – А вот не все ль!Тут я бы мог вам под конец стишканапомнить анекдот про два мешка.

Но шутки в сторону… Больничный, гиперкриз,трясина моего метаболизма…Мы ж не за тем сегодня собрались.Как здорово, что все мы собрались мы!Но как там палестинец, дервиш, брат?Едва не познакомил нас Кондрат…Кто скажет, что чудес на свете нет,ловя бессмертье социальной сетью?Не вышка, а каких-то восемь лет,а также восемьсот ударов плетью.Под натиском поэтов, шариатнашел паллиативный вариант.Я не иду по дну. Я не солдат.Я в будущее загляну едва ли.Мне как-то проще с помощью цитат,но мы не знали, правда, мы не знали:кому, когда и сколько могут дать,нам все-т’ки не дано предугадать.За радость дикую – остаться с головой,дышать и жить, и скрежетать зубами,сходить с ума, переходить на вой —кого благодарить ему? Нас с вами:меня, Сваровского, Горалик и Лавут, —всех тех, из-за кого его ебут.Мне все-т’ки интересно, восемьсототсыплют сразу или порционно?Он до скольких ударов доживет?А сколько сможет вынести без стона?В какой момент палач впадает в раж,живое мясо превращая в фарш?Ашраф Фаяд, Ашраф Фаяд, Ашраф…Зачем я повторяю это имя?С кем говорю я: с мертвыми? С живыми?(А можно как-н’дь выговор?.. А штраф?)Зачем они являются во снах?Чтоб на разрыв аорты? Ну вас нах…Любитель злачных мест, по воле силдоставлен будучи, представ, и все такое,кое о чем я б сразу попросил:пожалуйста, оставьте нас в покое.Пусть вечный бой покойным только снится.Короче – я читал за палестинца.

«Манная – на завтрак. Рыбный – на обед…»

Манная – на завтрак. Рыбный – на обед.Что-нибудь творожное – на полдник.Тех, с кем это жевано, рядом больше нет.Может, вам о чем оно напомнит.Луч косой ложится н'a пол игровой.Шторы цвета перезревших вишен.Почему же в игровой раздается вой?Отчего здесь детский смех не слышен?Почему же плачет Митя Грамаков?Отчего рыдает Вова Зинин?Кто же, кто обидел этих игроков?Кто в слезах младенческих повинен?Кто дал Грамакову кулаком под дыхтак, что разогнется он едва ли?Девочек позвали вроде понятых.Как им доказать, что «мы играли»?Что там Вова Зинин снова завизжал?Тот своей вины не отрицает,кто отжал у Зинина синий, н-на, кинжали теперь трофеями бряцает.Мама дорогая, видишь из окна,что твой сын не прятался в сугробе,и теперь Анфиса Владимировнабьет его при всех по голой попе.Смейтесь, Вова Зинин и Митя Грамаков!Смейся с ними, Леша Харитдинов!Будто вы не знаете, этот мир каков,детства не прожив до середины.Будто вы не помните: лето, прошлый год.Догола всю группу раздевали.Мы ж песком кидались. Помните? Ну вот.Нас потом из шланга поливали.У Анфис’ Владимировны приговор суров:те, в кого бросали, те, кто бросил, —всем без разговоров мыться без трусов.И рука тверда у тети Фроси.Тетя Фрося в гневе: лучше уши мой,оттираем локти и колени!Моем, оттираем… Взгляд прикован мойтолько к ней, к Налётовой Милене.Так оно бывает в медленном кино:капли остановятся в полете,в паутине радужной повисая, но…Но боюсь, меня вы не поймете.Но боюсь, и сам я уяснить не смог,чем важны ма-га-новенья эти…Никакой бородки мокрой между ног.Только мерзко блеющие дети.Вот же ты какая – первая любовь!А потом пойдут одни измены!Знаю, никогда мне не увидеть вновьпирожок Налётовой Милены!Вы ж все время думали, что я вам про еду.Я и жил, во всем вам потакая.Я ж не про еду. Я ж вам – про беду.Ай, беда-беда-беда какая!

«…Ну а потом все пойдут на салют…»

…Ну а потом все пойдут на салют,шеи набычат и бельма зальют,сходятся стенка со стенкой —Кутузовский с Верхней Студенкой.Только салют этот не для меня.Я рядом с папой трушу, семеня.– Все, никакого салюта, —и улыбается люто.Горе мне, если домой мы идем.Мама ушла на дежурство в роддом.Что за семейные драмызреют в отсутствие мамы!Нужно заранее выстроить план:или за кресло… или в чулан…не избежать наказанья…неотвратимы касанья…А вот подробности лучше замнем.Скажем лишь только, что папа ремнемтак препояшет мне чресла,что и не сесть в это кресло.Это, конечно, плохой вариант.Я все забыл. Только шкаф да сервантпомнят, что в них отражалось…сколько оно продолжалось…Я на него гляжу снизу вверх…Он на меня косит сверху вниз…Но нет… мы идем в кинотеатр «Пионер»!Рассыпается свет… надрывается сквер…это сразу за домом, где раньше был загс…то ли плач, то ли смех…то ли хрип, то ли свист…Лезет в форточку худенький Оливер Твист.Позади – бультерьер и Билл Сайкс.

«Может быть, в апреле или в мае…»

Может быть, в апреле или в мае,не скажу точнее, но когда-то,помню, в пионеры принималиу могилы неизвестного солдата.А потом все, шеями алея,пионерия, сыны твои и дочери,мы в награду в недра мавзолеяшли в обход километровой очереди.Знали, гроб хрустальный там качается,но покоится навеки сном объятав том гробу не спящая красавица —мирового вождь пролетарьята,дедушка Ильич, кудрявый Вова!Может, подмигнуть ему? А он нам?Увидали мы всегда живого,как он там лежит Тутанхамоном.Вот, прикинь, привстанет он из гроба,локтем оперевшись о подушки…Помню, мне запомнились особожелтенькие, сморщенные ушки.Как я после хвастался родителям!Как мечтою уносился в выси я!Видел я его! А вы – не видели!Может, у меня такая миссия!Может, дед Наум, дед Шая-Шлёма,дед его, и дед его, и дед егопо субботам ни ногой из дома…– Ради этого? – А может, ради этого!– То есть дед Наум, дед Шая-Шлёмаи его дед, и его дед, и его дедпо субботам ни ногой из домаради этого? – Ну, как-то так выходит.Жили-были, убегали, ехали,верили, что дети… что уж… где же нам…Я теперь все это вижу в зеркале —счастье, что еще не в занавешенном.Жили, пели, умирали, плакали, —время 'oно да и горе 'oно, —птаха ли пером, частицей праха лирухнуть на бетон Бен-Гуриона.Жили, умирали днем и ночьюте, кого неловко звать «мишпуха»,чтобы я увидеть мог воочиюжелтое, морщинистое ухо.Вы меня простите, поколения.Сам не знаю, что сюда пришел-то я.Уши стали, вправду, как у Ленина,маленькие, сморщенные, желтые.Значит, ты – последний из последних.Миссии другой по ходу нет.Пионер, костей своих наследник.Выключаем воду. Гасим свет.Знаю, все когда-нибудь кончается,как об этом в песенке поется,желтый лист на веточке качается,вьется, все никак не оторвется.

«Мне б, как Раневская…»

Мне б, как Раневская,в жопу послатьвас, пионэры.Ласковых несколькослов вам сказатьиз блогосферы.Я б и с насмешкой что-то сказал,и негодуя.Но не могу я забыть, как стоял,как Виннету, ясам среди вас был, как Виннету,сын Инчучуна.Память вытряхиваю на свету,всяко верчу, н-на.С вами стоял там, воины-мужчины,вождь, блин, апачей,я – председатель совета дружины —не хер собачий!Там, за кустами, курили «BT»из интересав пионерлагере ГэАБэТэи КаДээСа.Пионерлагерь этот был отТеатра Большого,стало быть, что в нем ни произойдет —все будет шоу.День Нептуна ли,или же День памяти павшихвы б вспоминалитак же, как я, будь вы из наших.Ветер то рвался к нам, то отлетал,звуки развеяв.В радиорубке там зажигалдядь-Юра Матвеев.Как наливались кровью бойцовалые розысквозь «Miserere» строй голосови «Lacrimos’ы».Как у вожатых и пацановкапали слезы.Клич «Miserere» – «всегда будь готов!» —и «Lacrimos’ы».Как обещалосьсветлых годовблизится эра.Сколько осталось?Кто тут готов?Что «Miserere»?

Пионерская комната

Если про раковину —

то про раковину…

(Из наставлений старшего товарища)

Ты знаешь, читатель, мудрец и дебил,что главную в жизни карьеруя сделал, когда пионером я был.Но был я и не пионером.Еще пионерским вожатым я былу самого Черного моряи сам источал соматический пыл,мне пел Челентано «Amore».Ракушек не счесть на морском берегу,но мы узнавали немногих.Вот я и сейчас отличить не могудвустворчатых от брюхоногих.Сокровищ среди черноморского дна, —кто видел, забудет едва ли, —особо ценилась ракушка одна,«гербом» ее все называли.Я знаю, что «р'aкушка» можно сказать,но мы говорили «рак'yшка».И напоминала она, так сказать,такое ребристое ушко.Чуть менее счастлив был тот, кто обрел —венерок средь и сердцевидок —ракушку, что мы называли «орел»,и ныне мне памятен вид их.Пока пионеры во всю свою прыть,чужую ракушку, прицелясь,пытались своею ракушкой покрыть, —такой пионерский Лас-Вегас, —вожатый прикидывал, как в вечеру,конкретнее – после отбоя,ту деву с косою, совсем как сестру,увлечь на прогулку с собою.От комнаты взяв пионерской ключи,от страсти тупея, как овощ,ее пригласит он поехать в ночина остров любви и сокровищ.Ведь там, в пионерской – сокровищница:«гербов» и «орлов» – тыща триста,во тьме чуть видны очертанья лицаи лозунг про «честь коммуниста».Такой вот идеологический кичи вечная память при этом:прекраснейший Ленин Владимир Ильичиз ракушек там был портретом.Вожатому пофиг гербы. И орлыценимы вожатыми мало.Но там, в пионерской, стояли столы!И даже кушетка стояла!Когда-нибудь вспомню той комнаты пляж,где море в ракушки играет,а память из ракушки шепчет «Юляш…»,а время их перетирает.Плеча я касаюсь ладонью одной,другая скользнула по талии…И Ленин такой молодой,и юный Октябрь, и так далее.

1 2