Мы еще вернемся в Крым
Шрифт:
– Слышал! – ответил Мокроусов. – Из соседнего полка, рассказывали, направляли батальон на подавление того антисоветского контрреволюционного вооруженного выступления.
– Вот-вот! Свои стреляли в своих только за то, что они, мирные трудолюбивые татары, отказались покидать места, где жили их деды и прадеды, покидать землю, которую советская власть дала им и клятвенно заверяла, что дает на вечные времена! А народ обмана и вранья не терпит и обиды не прощает! Вот где, как говорят русские, зарыта собака и спрятан ответ на твой вопрос! – Мустафа Абдувалиев налил сам себе в стакан, выпил, криво усмехнулся уголками губ. – Меня за пару слов, за поддержку того выступления татар, если тебе интересно, исключили
– Понятно, – неопределенно произнес Мокроусов и задумчиво повторил: – Понятно!
– Наш народ маленький, с открытой душой и добрым сердцем, но зло помнит и никогда не забывает!
– Русский народ тоже с открытой душой и добрым сердцем, тоже все обиды помнит, но зла ни на кого не держит, – ответил Мокроусов. – Три сотни лет, чуть ли не каждый год, татарская конница совершала набеги, доходила до Киева и Москвы, грабила и каждый раз угоняла в плен десятки тысяч русских и украинцев, мужчин, женщин и детей, а потом в Феодосии на невольничьем рынке продавала в рабство. В Феодосии был последний в Европе рынок рабов! Каждая пять земли в Крыму полита русской кровью и слезами жен, матерей. Когда я был в Испании, то там узнал, что слово «славянин», «слав» обозначает «раб». Миллионы русских и украинцев прошли через невольничий рынок в Феодосии и проданы были в рабство. Карл Маркс называл Крымское ханство страной разбойников. Может, этого не было? Было! Но ты когда-нибудь слышал хоть одно упоминание об этом, хоть один упрек в вашу, в татарскую сторону от русских людей? Молчишь? Никогда не было! Мы, советская власть, утверждала только одно – дружбу между народами!
Мустафа Абдувалиев опустил голову, сверкнув белками глаз.
– Молчишь? То-то и оно, против правды не попрешь! – веско произнес Мокроусов и спросил: – А как же ты очутился в Крыму?
– Это уже другой вопрос и длинная история, – ответил Мустафа и посмотрел в лицо Мокроусову. – Теперь можешь меня расстреливать!
– Это татарские прихвостни, которые пошли на службу гитлеровцам, зверствуют и расстреливают без суда и следствия! Вырезали партизанский госпиталь, сожгли парашютистов, которых сначала приютили, расстреляли жителей греческой деревни Лаки и рабочего поселка Чаир, сожгли деревни Айлянма и Чермалык, – резко ответил Мокроусов. – А тобой будут заниматься особый отдел и военная прокуратура.
– Я во второй сектор! – сказал Петров, усаживаясь рядом с водителем в потрепанную «эмку», борта которой испещрены царапинами от осколков и пулевыми дырками.
Командующий Приморской армией установил себе правило: если позволяет обстановка, каждый день или через день обязательно побывать в одном из секторов обороны Севастополя. Появлялся без предупреждения, чтобы своими глазами увидеть работу подчиненных войск и на месте оценить боевую обстановку.
С раннего утра день выдался ясный, солнечный. Весна в Крыму наступила рано и своим теплом, безоблачным, бездонно синим небом и молодой зеленью напоминала Ивану Ефимовичу родную с юности ташкентскую, такую же раннюю, солнечную. Щедрая южная природа Крыма, несмотря на войну, расцветала в свои, издавна заведенные, сроки. Весенний день радовал, а на душе у командующего было пасмурно. Короткое затишье на всех секторах обороны настораживало. Враг что-то замышляет. Надежда на то, что Приморская армия скоро соединится с войсками Крымского фронта где-нибудь у Бахчисарая или на внешнем обводном рубеже, постепенно отодвигалась и отодвигалась в будущее, особенно после оставления Феодосии. Наши войска топчутся и топчутся на Ак-Монайском рубеже, не делая решительного шага вперед.
От севастопольского плацдарма до Ак-Монайских позиций по прямой каких-нибудь неполных двести километров, но у командующего порой возникало ощущение, что Крымский фронт где-то очень далеко. Со штабом фронта, который разместился в Керчи, нельзя было связаться ни по телефону, ни по прямому телеграфному проводу. Штаб Крымского фронта не имел в Севастополе своих представителей. И если обстановку в Восточном Крыму он, Петров, знал плохо в январе, то такое же положение продолжает оставаться и сейчас, спусти три месяца…
«Да, слишком затянулось это ак-монайское сидение! – в который раз с горечью мысленно произнес Иван Ефимович и, грустно вздохнув, поджал губы. – У нас только одна армия, нам приказано оборонять Севастополь, прочно оборонять, сковывая силы гитлеровцев, что мы и делаем. А им приказано наступать! У них там, на таком же по протяженности фронте, сосредоточены целых три армии, да еще тылы рядом, прямая связь с Большой землей. И никакого движения вперед…»
На армейской конференции фронтовых снайперов, которую провели несколько дней тому назад, адмирал Октябрьский во всеуслышание объявил:
«Освобождение Крыма возложено на войска Крымского фронта, которые пойдут с керченского направления!»
Да и так каждому севастопольцу было понятно, – для чего же еще там высаживались, накапливали силы? Но не понятно одно – длительное бездействие. И стоит только Петрову на передовой заговорить с командирами и бойцами по душам, то тут же слышит первый вопрос:
«Скажите, товарищ командующий, если не секрет, почему наши на Керченском полуострове остановились?»
Вполне естественно, что это волнует всех защитников Севастополя. А что он мог ответить?
И Петров в который раз с тревогой подумал от том, что наши слишком долго топчутся на одном месте и, судя по времени, готовятся к большому наступлению, но не начинают его, а противник опытный, и как бы этот хитрый лис Манштейн не опередил, как уже было в январе под Феодосией… Если сейчас все дело в весенней распутице, в вязком грунте, плохих дорогах, то они ведь подсыхают быстро как для нас, так и для немцев…
И здесь, в Севастополе, положение может круто измениться в любой момент.
Петров предполагал, что Манштейн повторит свой главный удар там, где наносил его в прошлый раз, по ялтинскому шоссе и снова танковым клином. По первому сектору или встык первого со вторым сектором. А в донесениях из второго сектора, как ему казалось, было не все точно, возможно, что-то недоговаривали. В последние дни во втором секторе разгорелась борьба за гору Госфорта, важную высоту с Итальянским кладбищем, которая господствует над долиной Черной реки. Склоны этой горы переходили из рук в руки.
Начальник разведки штаба армии подполковник Василий Степанович Потапов накануне доложил:
– Наши разведчики добыли документы, которые подтверждают сведения о том, что перед фронтом второго сектора обороны, в районе Итальянского кладбища, появился один полк 170-й немецкой дивизии…
Петров кивнул. Вот оно как! Знакомая 170-я пехотная дивизия возвращается на тот же участок, где вводилась в бой еще в декабре, в прошлое наступление. И разумеется, основательно пополненная и доукомплектованная; в прошлый раз ее здесь здорово потрепали. Появление старой знакомой дивизии подтверждало, что немцы готовятся к весеннему штурму Севастополя. «Допустим худшее: немцам удастся прорваться к Северной бухте, – размышлял Иван Ефимович. – Будет тяжело, но все-таки это еще не конец, держаться можно… А вот если танки прорвутся с юга куда-нибудь к Дергачам, то можно считать, что они уже в городе». Мысленно он снова и снова просматривал оборону первого и второго сектора, особенно стык этих двух секторов.