Мы-курги
Шрифт:
– Кто здесь профессор? — очень дружно вновь прокричали они, но в их голосах уже не чувствовалось уверенности и напористости.
Поскольку все остальные пассажиры в автобусе молчали и не обращали внимания на этих пятерых, я набралась смелости и, высунувшись в окно, сказала:
– Я профессор.
Что-то малодушно екнуло у меня внутри, хотя я знала, что в Индии каждого преподавателя называют профессором.
– Я профессор, — менее уверенно повторила я. — А вы кто?
— Мы представители Курга, — дружно проскандировали пятеро и бросились к подножке автобуса, держа зонтики на перевес.
—
В какой-то момент зонтики напомнили мне шпаги — пять боевых шпаг, прикрывавших мое вступление в Кург. Потом шпаги вновь превратились в зонтики, галантно и мирно защищавшие мою голову от дождя.
— Я налоговый чиновник — Говинда, — сказал один из пятерых. — Мы все рады, что вы к нам приехали.
— Да, да! Все курги очень рады, — подхватили остальные четверо. — И генерал Кариаппа тоже очень рад.
— Ну раз так, — ответила я, — то я тоже очень рада.
— И прекрасно, — обрадовались снова курги. — Вот только извините нас за дождь.
— С дождем у вас вышла промашка, — сказала я. — Да, да, — покорно согласились они.
В джипе на какой-то момент курги перестали радоваться, замолчали и стали серьезными. Теперь я могла разглядеть их получше. Горбоносые, тонкогубые, быстроглазые. Их жесты были порывистыми и быстрыми и не напоминали замедленных, изящных движений южан.
Через некоторое время джип остановился у дома, очертания которого были размыты сумерками и дождем.
— «Сударшан». Правительственная гостиница, — сказал Говинда.
Я вошла в комнату с высоким потолком темного дерева. В камине шипели, потрескивая, сырые дрова. Посредине комнаты стоял таз, куда методично падали с потолка капля за каплей.
Чиновники Курга, отсалютовав на прощание шпагами-зонтиками, удалились. А я еще долго стояла посреди комнаты и смотрела то на дрова в камине, которые никак не хотели разгораться, то на таз, куда одна за другой падали капли…
Все началось гораздо раньше этого дождливого майского дня 1970 года.
Несколько лет я жила в Индии и изучала южноиндийские малые народы. Мне удалось побывать в джунглях штатов Ориссы и Кералы, где обитали австралоидные племена. Я работала несколько месяцев в Нилгири среди племени тода. Я видела и наблюдала племена Тамилнаду и Андхра Прадеш. И казалось, что моя работа уже близится к концу. Картина народов Южной Индии становилась для меня ясной, и я не обнаруживала в ней пробелов. Я оставалась в этом невольном заблуждении до тех пор, пока не была приглашена в 1964 году на дасиру в Майсуре — большой праздник, связанный с эпосом «Рамаяна». Это была последняя дасира, которая праздновалась с соблюдением всех традиций и церемоний в ставке бывшего махараджи Майсура.
— Больше вы такого не увидите, — сказал мне мой приятель Бадами. — Потом, конечно, в Майсуре будут праздновать дасиру, но в ней уже не будет пышности, не будет аромата исчезающей средневековой Индии.
И я решила отправиться в Майсур, чтобы ощутить этот аромат. Действительно, я увидела нечто необычное. Весь город был наполнен пестрой и шумной толпой, дворец махараджи украшали лампочки иллюминации. Всадники в высоких тюрбанах застыли у входа. По двору маршировали в красно-зеленой форме пехотинцы армии махараджи и гарцевали уланы. Сам махараджа в парчовых, шитых золотом
Гремели барабаны, шумела толпа, кричали зазывно уличные торговцы. Над шествием плыло облако пыли, пронизанное золотистыми лучами заходящего солнца. И казалось, что вместе с этим облаком под бой барабанов уходит куда-то в прошлое напыщенная и ярко одетая, жестокая и чванливая Индия раджей и махараджей. Уходит, чтобы никогда не вернуться. Последняя дасира, закатный умирающий блеск некогда могущественных махараджей Майсура…
Вдруг мое внимание привлекли два человека, совсем непохожие на окружающих. Оба высокие, тонкие в талии и широкоплечие. Но больше всего меня поразила их одежда. Она казалась неправдоподобной для этих мест и даже для этой процессии. Если бы я встретила этих людей на Кавказе, я бы не удивилась. Но здесь… На них были черные черкески, перетянутые в талии широким красным кушаком. За кушаком торчал нож с изогнутой ручкой. Они передвигались с какой-то негородской легкой грацией. Их лица были украшены лихо закрученными усами. Видимо, толпа чувствовала их нездешнюю особенность и поэтому удивленно и почтительно обтекала их, не толкая и не задевая. Оба «кавказца» на какое-то мгновение остановились, тихо переговариваясь между собой. Я воспользовалась этим и пробилась к ним.
— Простите… — сказала я.
Один из них удивленно поднял на меня глаза, и я увидела, что они голубые. Тут я поняла, что не уйду, пока не узнаю, кто они, эти люди.
— Да, мадам, — отозвался голубоглазый.
Второй галантно посторонился и с интересом стал наблюдать за нами.
— Кто вы? — спросила я.
— Как кто? — не понял «кавказец». — Вы хотели бы знать мое имя и фамилию? Или, может быть, вас интересует мое занятие?
— Да нет… — сказала я, досадуя на себя за неточность вопроса.
Второй понимающе улыбнулся и поспешил прийти мне на помощь.
— Вы, очевидно, имеете в виду место, откуда мы родом?
— Да, — подтвердила я.
— Мы — кодава, — сказал голубоглазый. — Нас еще называют кургами, но это неверно. Просто английское искажение.
«…Курги», — вспомнила я. Кажется, они живут где-то на юге Майсура. Больше я ничего о них не знала.
Моя заинтересованность расположила ко мне обоих кургов, и мы разговорились. Они рассказывали о своей стране охотно, с той гордостью, которая обычно присуща малому, но сплоченному народу. Через некоторое время я поняла, что в Кург — так называлась их маленькая горная страна, находящаяся на юге Индии, — поехать мне просто необходимо.
Я не поехала в Кург ни в 1964 году, ни в 1965-м. Так у меня всегда получается: желанная цель сначала отодвигается по не зависящим от меня причинам, а потом по этим же таинственным и неуправляемым причинам неожиданно вновь оказывается в пределах досягаемости. И поэтому только в мае 1970 года я села в рейсовый автобус, направлявшийся из Бангалура в Меркару, главный город Курга и кургов. На автобусной станции я узнала, что в Курге уже начались дожди. В жарком, наполненном солнцем Бангалуре в это было трудно поверить.