Мы пойдем другим путем! От «капитализма Юрского периода» к России будущего
Шрифт:
Нельзя сказать, что неолибералы не знают об этих феноменах. Если проблема генезиса рынка и его будущего ими вообще игнорируется, то феномены сознательного регулирования признаются, но только как встроенный компонент рыночно-буржуазного мироздания, служащий его упрочению. Дескать, сегодня нерегулируемого рынка не бывает, так же как не может быть нерыночного мироустройства. И точка. Этот подход своей внеисторичностью и ограниченностью весьма напоминает взгляд апологетов феодального, аристократического мира, для которых (в России так вплоть до XIX века) было самоочевидным правовое неравенство дворянина и холопа, мужчины и женщины, естественным — рабство (на юге США — вплоть до середины XIX века), а деньги и капитал были всего лишь встроенным в феодальный организм средством для его дальнейшего процветания.
Преодолеть этот внеисторизм и ограниченность
Казалось бы, наши социал-державники в полной мере преодолевают внеисторизм как исходный методологический порок либерализма. В самом деле, они систематически критикуют западную рыночную цивилизацию, но… как правило, с позиций прошлого. Ностальгия то ли по великой империи, то ли по могучему союзу, то ли по патриархальной общине, то ли по сталинскому колхозу — вот основной лейтмотив такой критики. Это, конечно же, больший «историзм», чем у неолибералов, ибо признается наличие (пусть хотя бы в прошлом) чего-то позитивно отличного от буржуазного мира. Но вот аргументация «почвеннических» критиков рыночной цивилизации и буржуазного индивидуализма, как правило, оказывается в корне внеисторичной: не более чем исконно (от бога? от особого русского национального характера?) присущая нам тяга и любовь к «народности», «соборности» и «державности». Доказательство наличия этих черт является зеркальным отображением либеральных аргументов.
Первые: в России испокон веку люди надеялись на сильного государя и оные государи (вплоть до Сталина) и были оплотом страны вкупе с религиозной (то ли православной, то ли коммунистической) верой и традиционной общинностью. Так было и тем сильна была Россия, пока не пришел антихрист в облике Гайдара (для некоторых из «белых» державников Егор Тимурович оказывается продолжателем разрушительных действий «западника» Ленина).
Вторые: Россия должна вступить на единственно возможный рыночно-буржуазный путь развития, антитезы которому лежат исключительно в прошлом (в качестве примера выступает все та же сталинская держава, только на сей раз в качестве абсолютного символа «империи зла» и тупиковой ветви эволюции). Соответственно, любая альтернатива либеральному миропорядку рассматривается исключительно как откат в прошлое.
В обоих случаях очевидна ограниченность возможных путей эволюции: либо западнический неолиберальный порядок, либо путь назад под лозунгом возрождения (конечно же, на новой основе) сталинско-романовской державы.
При этом парадоксом является расхождение абстрактных лозунгов и реальных стратегических установок. Для либералов высшая ценность — «открытое общество», но при этом всякая действительная открытость в будущее, по направлению к позитивной критике аксиом «открытого общества», всякие попытки поиска и созидания пострыночного мира, снятия буржуазных форм отчуждения (частной собственности, денежного фетишизма, гегемонизма корпоративного капитала) воспринимаются как опасная ересь, которую надо давить в зародыше. Пока она слаба, для этого достаточно монополизации средств массовой информации (при формальной свободе слова), если же «ересь» получает значительное распространение (как в Чили или у нас в 1993-м), то не грех и танки употребить… Так либеральная проповедь «открытости» на деле оборачивается
Для державников открытость даже и не прокламируется как ценность или априорная установка (за исключением некоторых «просвещенных» почвенников, тяготеющих к социал-демократии). Напротив, главный акцент делается на русской специфике, «самости» и непохожести нашего Отечества на любую другую страну. Спору нет, Россия действительно обладает специфически историко-культурными, социально-экономическими и проч. чертами. Но это в полной мере относится и к любой другой социальной системе. Проблема в том и состоит, чтобы в нынешнем взаимосвязанном и все более интегрирующемся мире сделать эту специфику не «железным занавесом», а условием для все более интенсивного равноправного диалога больших и малых народов и внутри России, и в СНГ, и в мире. А это иная установка.
Только один пример: классический тезис державников — поддержка всякого отечественного производителя. Но не рациональнее ли другой взгляд: поддержка всякого эффективно, современно работающего предпринимателя (а это сейчас преимущественно будут «инородцы»), если он реализует стратегическую программу модернизации нашей Родины, своевременно платит большую зарплату и налоги, обеспечивает рост занятости, соблюдает экологические и социальные нормы и производит качественную, пользующуюся спросом продукцию? И наоборот — экономическое давление на любого производителя, занимающегося спекуляциями или производящего устаревшую продукцию и загрязняющего среду, не выплачивающего вовремя зарплату и увиливающего от налогов (а это все больше как раз черты реального отечественного бизнеса, крайне непохожего на идеально-розовый портрет российских купцов-благодетелей и пекущихся о державе «красных директоров»). Как не раз повторял В.И. Ленин во времена нэпа, не грех и заплатить иностранному капиталу солидную цену за выучку, за умение культурно организовать производство. При этом, однако, весьма уместно здесь следовать вполне обоснованным рекомендациям и практике многих социалистов (от Ленина до Чавеса), требовавших и требующих отдавать иностранцам не более 49 % акций с последующей передачей технологии.
Или пример из области культуры: здесь социал-державная логика тоже, как правило, действует по принципу зеркального отражения примитивного западнического либерализма. Для последних хороша практически любая масскультура или элитная заумь, если она попала в разряд «хитов» на международном рынке. Для первых плоха не столько массовая культура, сколько американизация, а все российское — благо. Между тем очевидно, что отечественный «лубок» может быть ничуть не менее пошл, чем реклама «Сникерса», а чисто русское хамство и пьянство — почище «цивилизованного» американского мордобития. В то же время подлинная культура всегда и национальна, и интернациональна: музыка и Чайковского, и Бетховена принадлежит всем и не становится менее русской или немецкой от того, что ее во всем мире, как правило, исполняют евреи. Толстого экранизировали и будут экранизировать в США, а мы зачитывались (и, я надеюсь, вновь будем зачитываться) «космополитом» Хемингуэем. Культурная открытость, диалог подлинных культур (всегда несущих богатство национальной специфики) и противодействие как отечественной, так и импортной пошлости — это совсем иной акцент, нежели державная борьба за первенство русского духа.
Неолиберализм и социал-державность методологически оказываются близнецами и в том, что касается неприятия действительного анализа реальных противоречий общественной жизни, прежде всего — социально-классовых. И тот, и другой подход, фактически отрицая диалектику, акцент на сущностных противоречиях, лежащих в основе развития общества, неизбежно оказывается в сфере исследований видимости, поверхности социальной жизни. Здесь неизбежно на первый план выдвигается формальная общность людей, а не сущностная диалектика их противоречий, диалога, единства.
Для либерала каждый становится идентичен другому, будучи абстрактным «экономическим человеком». Все — владельцы денег (только у одного их больше, у другого — меньше), все формально равноправны как избиратели (только один может купить себе миллион голосов, другой — ни одного). Для националиста важна национальность, и здесь все тоже формально равны (точнее, одинаковы; только один — «отец нации» — имеет право на все, другой — «винтик» — только на послушание и гордость по поводу принадлежности к великому народу), за исключением инородцев.