Мы пришли с миром

Забирко Виталий Сергеевич

Я представил, что будет, если ко мне подойдет кто-нибудь из пассажиров и скажет: «Гражданин Егоршин? Пройдемте». Руками-ногами, как это делают герои кинобоевиков, я махать не умею, а звать милицию бесполезно. Если Иванов предъявил мне удостоверение участкового, то у других агентов могут оказаться и более серьезные документы. Финал заранее предопределен, так что нечего дергаться. Как там говорится, если изнасилование неизбежно, то расслабьтесь и...

Трамвай дернуло на повороте, я попытался схватиться за поручень, но промахнулся и с трудом удержал

равновесие. Точнее, со стороны могло показаться, что промахнулся, но я-то видел, что рука, не встретив сопротивления, прошла сквозь поручень. Как только сквозь пол на рельсы не выпал! Еще одна проблема на мою голову. Не успел обучиться проходить сквозь стены, как надо учиться контролировать это умение, чтобы не вывалиться из едущего транспорта.

Происшествие отвлекло от паранойи, и я сумел взять себя в руки. Будь что будет. Живем, в конце концов, один раз, и прожить жизнь нужно так, чтобы... Гм... В общем, прожить. Желательно в свое удовольствие.

Когда трамвай проезжал мимо городской библиотеки, кольнуло в сердце. Прожить так, как хотелось, не получалось. Но ни Буратино, ни организация «Горизонт» к этому не имели никакого отношения.

Войдя в кафе, я ожидал увидеть Мирона во главе стола в окружении собратьев-художников. Любил он, когда водились деньги, пустить пыль в глаза. Да и бармен намекнул, что Мирон деньгами сорит. Но в кафе находилось всего три посетителя. В одном углу пара тинэйджеров потягивала пиво, а в другом углу сидел Мирон один на один с наполовину опорожненным графинчиком водки. С хмурым видом он ковырялся в тарелке и ни на кого не глядел.

Я подошел к стойке бара, кивнул.

— Добрый вечер, Денис Павлович, — поздоровался Сережа, достал из-под стойки увесистый гроссбух и открыл. — В этом месяце вы пиво ещё не получали. Какое предпочитаете?

— Не надо пива, — сказал я. — Дай-ка мне бутылочку хорошего коньячку.

Я полез в карман и вдруг осознал, что рублей на коньяку меня не хватит. С трудом наскреб мелочь за проезд в трамвае.

Сережа с сомнением смотрел на меня, не спеша подавать коньяк.

— У тебя сдача будет? — спросил я, доставая стодолларовую банкноту.

Бармен с недоверием взял купюру, потер между пальцами, посмотрел на свет.

— Вы что, с Савелием Ивановичем сговорились? — спросил он. — Или один станок на двоих соорудили?

— Нет, мы по старинке гусиным пером рисуем. Всю ночь старались.

— Боюсь, не наберу сдачи, — покачал головой Сережа. — Видите, народу почти нет, — повел он глазами в сторону зала. — С трудом разменял Савелию Ивановичу.

— Тогда занеси в свой гроссбух как предоплату моих будущих посещений. Устраивает?

— Можно и так, — согласился бармен.

Его устраивало, а вот меня... Не знаю, доведется ли еще когда в кафе зайти. Если не доведется, то и о деньгах жалеть не стоило.

— Вам какой коньяк — отечественный, заграничный?

— Армянский. Но из лучших.

Бармен снял с полки бутылку «Арарата» и поставил на стойку.

— Что еще?

— Пусть Светочка закуску принесет. На твое усмотрение.

Я взял бутылку и направился в угол к столу Мирона.

— За сколько сребреников продался? — спросил я, ставя бутылку перед Мироном.

Он поднял глаза, посмотрел на меня долгим взглядом, затем молча полез в карман, достал пачку долларов и бросил на стол. Купюры веером рассыпались по столешнице.

— Спрячь, — посоветовал я, снял шапку, куртку, кинул на свободный стул и уселся напротив Мирона. — Не увеличивай инфляцию.

По-прежнему не говоря ни слова, Мирон собрал доллары со стола и засунул в карман. То ли был в стельку пьян, то ли в глубочайшей депрессии.

Подошла официантка Светочка, симпатичная блондинка в фирменном голубом платьице, поставила на столик рюмки, блюдечко с нарезанным лимоном и салат из крабов.

— Крабы настоящие? — поинтересовался я. — Или крабовые палочки?

— Для вас, Денис Павлович, только настоящие, — иронично усмехнулась Светочка. — И свежие. Только что из консервной банки.

Когда хозяина в кафе не было, она позволяла себе иногда подшутить над клиентами. Впрочем, незлобно, и никто на нее не обижался.

Мирон посмотрел на салат, затем на свою пустую тарелку и наконец-то разлепил губы:

— А мне под водочку еще селедочки... э-э... такой же, как была...

— Под шубой? — подсказала Светочка.

— Да. И это... Холодец с хреном. — Он посмотрел на меня затуманенным взглядом. — Две порции.

— Все?

— Пока все.

Светочка развернулась и ушла.

— По коньячку? — предложил я, скручивая пробку с бутылки.

Мирон отрицательно покачал головой.

— Нет. Я водку...

Я внимательно посмотрел на Мирона, но опять не понял, пьян он или заторможен.

— Как же ты без селедки водку пить будешь? — сыронизировал я, поменяв местами причину и следствие в знаменитой булгаковской фразе.

— Смешивать не люблю, — буркнул Мирон, старательно отводя глаза в сторону.

— Брось, — поморщился я, разливая коньяк по рюмкам. — Водку пивом полировать для тебя нормально, а коньяк после водки поперек горла встает?

— И за чужой счет пить не хочу, — упрямо добавил он.

— И давно у тебя такая блажь? — насмешливо спросил я. — Бери.

Мирон тяжело вздохнул, взял рюмку, прошелся взглядом по столу... И вдруг его зрачки расширились. Он уставился на мою руку. Точнее, на ногтевую гематому.

— Откуда это у тебя? — судорожно сглотнув, спросил он таким тоном, будто меня только что выпустили из гестаповского застенка, где загоняли иглы под ногти.

Я не стал его разочаровывать.

— В носу ковырялся, — многозначительно процедил я и чокнулся с его рюмкой. — За торжество жизни! — сказал тост и выпил.

Мирон бросил на меня косой взгляд и медленно выпил. Странно, но взгляд при этом наконец-то приобрел осмысленность. Он пожевал губами, снова вздохнул и нахохлился.

— Ты был у меня дома и видел полотно? — глухо спросил он.