Мы против вас
Шрифт:
Неизвестное лицо сидело в джипе. Молча, внимательно следило за дорогой через солнечные очки, основательно затягиваясь и выпуская в окно клуб за клубом сигарного дыма. Джип, припаркованный в тени под деревьями, был ржавым и незаметным, никто не обратит на него внимания. В бардачке лежал список имен, на верхней строчке значилось «Петер Андерсон». Когда Петер сел в машину, джип поехал следом за ним.
6
Если войны нет, они сами ее начинают
В лесу восемнадцатилетний мужчина снял рюкзак, бросил его на траву и залез на
Когда Кевина обвинили в изнасиловании, город был потрясен, но едва ли не большим потрясением стало то, что Беньи принял сторону Маи Андерсон и выступил против побратима. Он не перешел в «Хед-Хоккей», а остался в Бьорнстаде. Беньи Ович поступил порядочно. Но зачем? Одна за другой сыпались издевательские эсэмэски от анонимных отправителей, извещая его, что клуба больше нет. Он сделал неверный выбор. У него ничего не осталось. Несколько месяцев назад он играл бок о бок со своим лучшим другом в одном из лучших клубов страны. А сейчас одиноко сидит на дереве, укуривается в хлам и готов доказать всем, кто еще сомневался: «Рано или поздно парень убьет себя или кого-нибудь еще».
Этим летом при каждом взгляде на фотографии Петера, Маи и Лео на рабочем столе Мира Андерсон испытывала бездонный стыд: здесь, на работе, проще представить себе, что они – обычная, нормальная семья. А не четыре дотла выгоревших человека, которые делят дом в молчании, потому что слов не осталось.
Мая попросила родителей больше не говорить об изнасиловании. Они сидели за столом на кухне, было начало лета, и Мая совершенно будничным тоном сказала: «Надо двигаться дальше». Петер и Мира кивнули, попытались выдавить улыбку, но смотрели при этом в паркет. Надо поддерживать друг друга, нельзя же вцепиться в дочь и закричать: это НАМ надо говорить, проговаривать раз за разом одно и то же, ведь именно родителям страшно, они ощущают собственное одиночество и… эгоизм. Потому что – ну кто они? Эгоисты.
Мира знала: люди удивляются, как у нее достает сил работать, а у Петера – заниматься хоккейными делами, но на самом деле только об этом у них и получалось думать. Когда рушится мир, человек бросается туда, где он может что-то контролировать, в единственное место, где знаешь, кто ты и чем занимаешься. Все остальное слишком больно. И человек ходит на работу, прячется в ней. Так альпинист зарывается в снежную пещеру, когда начинается буря.
Наивностью Мира не страдала, но как мать все время пыталась увидеть свет в конце туннеля. Кевин уехал, психолог говорит, что травму Мая прорабатывает успешно, так что все, может быть, опять… наладится, уговаривала себя Мира. Петер встретится с муниципалами, клубу выделят деньги, и все… устроится.
И вот она только что нажала «отбой» после звонка из транспортной фирмы, в которой кто-то заказал на ее имя коробки для переезда. Тут же пришла эсэмэска от какого-то журналиста: «Хотели бы связаться с вашим мужем Петером. Нужен комментарий насчет банкротства «Бьорнстад-Хоккея». Следующая эсэмэска, от соседа, гласила: «Вы правда уезжаете??» К сообщению прилагался скриншот с сайта местной риелторской конторы: кто-то выставил дом Андерсонов на продажу. Фотографии совсем свежие. Сегодня утром кто-то топтался у них в саду.
Мира позвонила Петеру, но он не ответил. Она поняла, чего теперь ждать. Если с хоккейным клубом покончено, то какая разница, по чьей вине. Город уже начал искать козла отпущения: во всем виноват Петер. Во всем виновата Мая. Спортивный директор. Шлюха.
Мира еще раз позвонила Петеру. Еще. И еще. На последнем звонке телефон мужа оказался выключен. Коллега попятилась, когда Мира принялась лупить кулаком все, до чего могла дотянуться на своем столе. Она слышала, как трещат суставы, но продолжала бить, вкладывая в свои удары силу сотен разгневанных женщин:
БАНК. БАНК. БАНК-БАНК-БАНК.
Беньи съежился на ветке, дым тянулся у него из ноздрей. Некоторые рассказывают, будто наркотики уносят их в небеса, но Беньи ощущал приход как море: он не летел, а плыл. Наконец-то спокойно лежал на воде. В остальное время он отчаянно барахтался, не в силах вынырнуть.
В детстве Беньи любил лето, потому что листва деревьев маскирует мальчишек, и их не видно с земли. Ему всегда было что скрывать, как любому, кто не похож на остальных, в раздевалке, где все учатся быть единым целым, кланом, побеждать вместе. Так Беньи стал тем, кто был так нужен команде: Дикарем. Его настолько боялись, что, когда он однажды получил травму и тренер отправил его на скамью до конца матча, противники так и не рискнули трогать Кевина.
Свою жесткость Беньи отчасти вырастил сам: на дерево он взбирался так, что тренер, смеясь, называл его «помесью танка с обезьяной», а когда рубил дрова у сестры в питомнике, то потом боксировал с поленницей, чтобы укрепить кулаки. Но отчасти железная твердость была в нем от рождения – та, которую не ввести в кровь и не вывести, – и это делало его непредсказуемым. В детстве его прозвали Саночник, потому что на тренировку он приезжал не на машине с родителями, а на велосипеде, к которому были прицеплены санки со спортивной сумкой. Прозвище продержалось несколько месяцев, пока один мальчик не зашел слишком далеко. Беньи явился в раздевалку с санками в руках и выбил обидчику два зуба. С тех пор обидные прозвища сошли на нет.
Сейчас он сидел на дереве не шевелясь, но внутри у него разверзся хаос. В детстве лучшие друзья – это как первая любовь: мы не хотим с ними расставаться даже на миг, такая разлука подобна ампутации. Кевин и Беньи происходили из совсем разных районов города, были считай что существами разного вида, но лед стал их танцплощадкой. У Кевина был талант, у Беньи – агрессия. Понадобилось целых десять лет, чтобы все поняли: кое-какой талант есть и у Беньи, а агрессии в Кевине гораздо больше.
Что можно простить лучшему другу? Если бы знать заранее. Однажды весенней ночью Кевин стоял, дрожа, в лесу, недалеко отсюда, и просил у Беньи прощения. Беньи тогда отвернулся и покинул его. С тех пор они больше не разговаривали.