Мы-русские, других таких нет
Шрифт:
— Флаги меня сейчас не интересуют. Сколько палаток?
— Кажется, пять.
— Годится. Если бы было десять, могло бы и не сработать. А на пять — с лихвой хватит.
— Чего хватит? — Я недоумевал.
— Классический метод борьбы со скаутами, — Патрик оскалился. — Самая гадкая и дешевая водка, понадобится также буханка хлеба. Размачиваешь хлеб в водке, ночью на запах приходит скунс. Жрет все это дело. Тут — главное его не упустить, скунс опьянеет мгновенно и обязательно заснет поблизости в бессознательном состоянии. Берешь его голыми руками и подкидываешь к скаутам. Утром скунс просыпается с жуткой головной болью,
— Да ну тебя, — я разочарованно махнул рукой. — Мне не смешно, извини. Чувство юмора отказало. Похмельный скунс — это выше моего понимания.
— Ну и зря, не хочешь — не пользуйся. Метод проверенный, его уже несколько поколений использовали. И не только против скаутов. В летних лагерях, в армии, в походах…
— Бред какой-то. — начал сердиться я. — Да откуда я тебе скунса возьму? У тебя что, дома скунс живет?
— Да ими здесь все кишит. Опоссумы, еноты…
— Ну да, недавно ко мне опоссум приходил, — смутился я. Действительно, с неделю назад по забору, отделявшему мой участок от китайских соседей, разгуливало похожее на крысу существо с длиннющим хвостом и грустными круглыми глазами.
— Скунсы просто более осторожны. Но против такой приманки никто не устоит. Так что, ты наверняка поймаешь одного-двух в первую же ночь.
— Ради всех католических и прочих святых, не издевайся надо мной. — Я пристально посмотрел Патрику в глаза. По нему, собаке, никогда не поймешь, серьезен он, или иронизирует. Морда самая что ни на есть благонамеренная, абсолютно интеллигентная, не говоря уже о тоненьких очках с золотой оправой.
Вот только глаза смеются…
— Ну, есть еще один способ, правда, менее эффективный. Заяви всем, что ты голубой и очень любишь мальчиков. И скаутов в особенности. Скажи, что хочешь с ними поиграть, например. Или стать их вожатым.
— Привет, — поморщился я. — Я их потише попросил быть, а они уже чуть было полицию не вызвали. Представляшь, что будет, если я… Сразу же в тюрьму упекут.
— Ты ничего не понимаешь… — Патрик снисходительно растянул губы. — Это — самая безопасная афера, которую ты можешь провернуть. Дискредитация меньшинств, да ты что, телевизор не смотришь? Скорее ты этих своих соседей за решетку отправишь, чем они тебя. Вот увидишь, с этим проблем не будет. Если только…
— Что? — Я внутренне напрягся. — Что ты имеешь ввиду?
— А вдруг они согласятся… — Патрик смутился.
— Никогда! — зарыдал я. — Уеду, я куда-нибудь, уеду. За полярный круг. На землю императора Франца-Иосифа! Пойду искать по свету, где оскорбленному… Тьфу. Ты знаешь, был такой великий русский писатель…
— Поехал бы ты домой, — напутственно махнул рукой Патрик. — Запомни, водку бери самую дешевую и противную, иначе головной боли не будет.
— Спасибо, — идея эта все же представлялась мне дурацкой, и я решил указания Патрика проигнорировать.
Не успел я выйти из машины, приехав домой, как понял, что был неправ и погорячился. На соседнем участке раздавались громкие автоматные очереди с характерным пулеметно-электронным присвистом.
— Окружай предателей! — возбужденно визжал чей-то голосок. — Руки завязывай за спиной! Молчать, презренный иностранный шпион!
— Да вы что, с ума сошли?… Пустите меня!
— Теперь ты наш пленный. И мы будем с тобой обращаться по законам военного времени.
— Руку сломаешь. Ой… Уй. Мама! Отпусти, сломаешь! У-у-у-у…
— Брось его! — голосок был совсем детским. — Сосед вернулся!
— Та-та-та-та! — Сквозь дырку в заборе протолкнулся ствол электронного ружья и раздалась окрашенная электронными трелями очередь. — Ура-а-а! Смерть предателям!
Каюсь, злобность и жестокость овладела мной, я даже поднялся в спальню, достал из футляра любимый мой шестизарядный револьвер, и пару раз щелкнул барабаном. Потом я взглянул на себя в зеркало, устыдился, и, разрядив револьвер, в отчаянии поехал в магазин за водкой и хлебом.
Самой плохой и, как ни удивительно, самой дешевой водкой, доступной на территории штата Калифорния, являлась жидкость с ностальгичным названием «Привет», стоимостью в три доллара девяносто девять центов. Выпускалась эта отрава где-то на Урале.
Приехав домой, я тщательно размочил хлебную массу в водке, и, напоминая самому себе сумасшедшего, разложил приманку вдоль забора, отгораживающего мой садик от соседей.
— Господи, — поднял я голову к звездам, мерцавшим в ночном небе. — Дай мне покоя на этой земле. И прости меня за безумие мое. Это — не жертва тебе, не пойми меня превратно, это — акт отчаяния. Если можешь, освободи меня от скаутов всех племен и народов. Если не можешь — пошли мне круглую сумму в твердой валюте в компенсацию морального ущерба.
Произнеся эту незамысловатую молитву, адресованную в космическую пустоту, я отправился спать под становящимися привычными звуки американских и китайских гимнов и радостную перекличку.
Разбудил меня громкий металлический скрежет и треск кустов. Потом во дворе что-то булькнуло, снова затрещало и с грохотом свалилось.
Сердце мое забилось. Не иначе как скауты, воодушевленные военно-полевыми игрищами, совершили вылазку в тыл врага. Я накинул халат, вооружился карманным фонариком, потянулся было к револьверу, но смутился, и в целях самообороны прихватил на кухне сковородку с непригорающим дном. Имея богатый опыт общения со скаутскими следопытами и будучи готовым к самому худшему, я вышел в садик… Нет, скаутов нигде не было видно. Вместо них на цементированной дорожке лежал самый что ни на есть вульгарный енот с потешной мордой. Из глаз его катились слезы, мохнатый бок вздымался с неправдоподобной частотой, пушистый хвост подрагивал, а лапы совершали конвульсивные движения. Енот был вне всякого сомнения абсолютно пьян. Я испугался, что зверюге пришел конец и брезгливо толкнул его носком ботинка.
— У-угх. — Зевнул енот, и, неожиданно, вполне по-человечески, повернулся на бок, поджав под себя лапы. О-рх, — вздохнул он, почесав левой лапой мохнатый бок, и вдруг посмотрел на меня совершенно осмысленным взглядом. — У-угх, — зверь в ужасе зажмурился, помотал головой, попытался уползти в сторону, но обмяк и захрапел, приоткрыв пасть.
— Убирайся, — я схватил щетку с колючими пластиковыми усами и ткнул ее еноту в морду. — Брысь! Черт бы все побрал, — В последний раз я видел пьяное животное на картошке в Подмосковье, тогда однокурсники коварно напоили ежа. Еж этот был слюнявым, слезливо-сентиментальным, и, насколько я помню, представлял собой весьма жалкое зрелище. — Ах, Патрик, Патрик… Скунсы стаями пойдут, как же! — Мне стало обидно, и, схватив садовый шланг, я устроил еноту холодный душ.