МЫ - ТЕРРОРИСТЫ
Шрифт:
– Я рада, что ты меня проведал. Понравилась моя стряпня?
– Да. Очень понравилась. Ты… не захочешь как-нибудь пройтись со мной по Москве? Дни стоят солнечные. Да. Добрые стоят деньки.
– Что ж мы будем делать, Степа?
Об этом Гордей не подумал. Совершенно не подумал он об этом. Едва- едва решился он заговорить с нею о такой вот прогулке, а в подробностях, какие вещи надо будет делать, не представлял себе. То есть в полный ноль. Не имел никакого представления. Надо было хотя бы решиться поговорить с нею. А выдумки выдумывать, это он собирался потом. Однако вид у Катерины был спокойный и даже немного робкий. Сробела совсем. Тогда он ей и говорит твердым тоном:
– Да хоть бы и побеседуем, Катя. Да.
– А что ж, я согласна.
– Не договориться ли нам на майские праздники? Конечно, если ты что- нибудь другое не отложила на эти дни.
– Нет. Я уж повстречаюсь с тобой… Если ты мне позвонишь, - она вынула из передничного кармана карандаш и написала телефон на листочке из календаря. Подавая ему записку, Катерина не рискнула вновь посмотреть в глаза. Не слишком ли она торопится? Она, кажется, присмотрелась к нему за эти месяцы. Хороший, должно быть, человек. Не пьяница, не хулиган, не злыдень. И… так сильно ее тянуло к Гордею. Очень сильно.
Гордей не стал попусту играть в игрушки:
– Конечно, я позвоню.
И пошел вниз. А глаза у нее какие были? Какого цвета? Не посмотрел. В следующий раз обязательно надо будет посмотреть.
…что за это дело еще никого не сажали, в смысле за хитрости с таможней. Но ободрать как липку, пенями замучить, груз конфисковать или даже просто положить его «до выяснения» на склад… На сколько? Да на веки вечные. У клиента бизнес. Итальянец, Паоло Адриани. Этот стервец с Саратовской таможни, подполковник Агаджанов, конечно, жилу рвет не за державу. За бабки. Первый раз, как положено, наехал. Для порядка. Свет в лицо. Голос грозный. Понимаю ли я, что означает подрыв экономики? Потом, естественно, предложил решить дело по-людски, а я уже писал его. Не как лохи, диктофоном со шкаф размером, нет. Хорошая техника, совсем маленькая штучка, включил заранее. Но он тоже калач тертый, аккуратно говорил. Если до суда дело дойдет, черт его знает. Пятьдесят на пятьдесят. При хорошей защите он может вывернуться. Итальяшка вообще на ушах стоит: за что я вам плачу! Ваше юридическое обслуживание гроша типа ломаного… и т.п. Я нарыл кое-что на Агаджанова. Плюс кассета.
– А почему по-людски нельзя?
– спросил тогда Евграфов у старого и умного адвоката Якова Осиповича Мергеля, тоже из ментов. Лучшие адвокаты - бывшие менты. Самые лучшие - бывшие менты и притом евреи. Так уж получилось.
Яков Осипович показал Евграфову кукиш. Журналист в этот миг ассоциировался у него с беспредельно жадным азером Агаджановым. Таким жадным быть нельзя. Но и судиться рискованно. Если статейку тиснуть, дело пойдет. Подполковник врубится: когда бабки на газету есть, значит и судью найдут чем убедить. Притом, газета, она как малый наезд. Не крутой, а так. Для острастки. От начальников своих он отбрешется, а цену, надо думать, скинет до разумных пределов. Что в статью? Ну, голос правды. Тоталитарные пережитки. Адвокат несчастного иностранца сообщает, что его клиента пытались запугать угрозами. 37-й год вживе, как в сталинском застенке - лампой светят в рожу. В смысле в лицо. Притом, коррупция и взяточничество процветают. Есть пленка. Вот характерные отрывки…
– Яков Осипович! Грамотно будет выразиться так: «У всякого здравомыслящего человека не может не возникнуть вопрос: если это не вымогательство, то что?»
О! В самую точку. Аккуратненько его, гада. Нежненько. В твой «Столичный бизнес»? Не пойдет. Не солидно. Надо круче. «Комсомольская трибуна» - да. Это да. Это по всей России. Это прилично грохнет. Это да. Давай. Сколько? Четыре пятьсот за три машинописных странички? Да ты задираешь! Правда столько не стоит. Ведь чистая же правда…
– Яков Осипович. Я к вам со всем уважением. Но это коллективная кормушка. Все заинтересованные лица захотят получить свое.
И Мергель уговорил клиента раскошелиться. Надо полагать, тысяч на шесть. Евграфов был экзотическим пунктом в его прейскуранте.
В «Комсомольской трибуне» у Евграфова имелся налаженный канал - через отсекра. Отсектрису. Очень милая дама. Пиаровские дела, они грешат одной неприятностью: клиент платит за согласованный текст, а редакционные гниды всеми силами норовят его смягчить, обобъективить… С трудом доходит, что куртизанкам платят не за скромность. Отсектриса честно пробивала то, ну или почти совсем то, что давал ей Евграфов. Тот, в свою очередь, заранее обтесывал текст, чтобы уж никаких цеплялок, стружек, заусениц для закона и условного противника. Взаимовыгодный симбиоз честных и солидных партнеров. Многое, конечно, упирается в проблемы ценообразования. На этот раз отсектриса запросила с Евграфова ровнехонько те четыре пятьсот, которыми он располагал. Журналист всеми силами играл на понижение: трудный клиент, вряд ли согласится, средства строго ограничены, текст аккуратный, можно поджать немного… Дама, застенчиво улыбаясь: «Вы же понимаете, либеральные ценности только тогда сохраняют гармоничное звучание, когда их разделяют ваши коллеги…» Очень точная, мудрая, взвешенная формулировка. Тогда Евграфов тупо уперся: «Творческая интеллигенция не должна голодать!» Сбил до четырех.
В четверг отсектриса дала отмашку: материал выйдет. Субботний номер. Порукой тому наше давнее плодотворное сотрудничество. Действительно, опытные люди не обманывают постоянных клиентов. Зачем рыть себе финансовую могилу? Разумеется, предварительные условия должны быть соблюдены в полной мере. Пятничное утро застало их обоих за приватной беседой при закрытых дверях. Отсектриса тщательно пересчитывала либеральные ценности. Проверяла их на подлинность.
Евграфов собирался отдать в казну их боевой группы триста пятьдесят долларов… Из «Философского дневника» Тринегина: «МЫ В РОССИИ…так страшно потому, что у нас в России все знают свою судьбу наперед. И кому что суждено, то и сбудется. Видно, Господь нам, русским, не только судьбы при рождении выдает, но и тихонько шепчет в ухо: так-то и так- то сложится. Можно, конечно, забыть о своей судьбе, но она о тебе не забудет. Можно попробовать обмануть ее, пойти каким-нибудь круговым обходом, оврагами, оврагами, да и мимо… Но ничего из этого не получится: одна морока и растрата времени. Уж как не вертись, как не хитри, как не бегай кругами, а от судьбы не уйдешь. Упорствовать - хуже всего, так шибанет, уж так шибанет, не оправишься, хотя бы и жив остался. Надо смиреннее, надо пережить свою судьбу. После нее открывается неопределенность, которая может подарить как одно сплошное горе и падение, так и билет на удачу и счастье в мире сем. Если это, конечно, не самое страшное и невозвратное: ранняя гибель.
Достоевскому, например, повезло. Судьба ему - каторга. В молодые годы скоротал он свою судьбу среди кандальников, и ладно - писателем сделался. А вот Пушкин все бегал-бегал, все веселился, ему на роду было - нестарым сгинуть, так он веселился, пока срок не вышел, а там отдал свое. Некрасову Господь судил - в самозванцы. Тот в самозванцы и вышел, а как павлинился, как гриву распускал, все петухом соловьился. Да только за версту от его гроба лжедмитриями тянет.
Моя судьба - бедность, безвестность, неуслышанность. Это пережить - как перепрыгнуть - невозможно. Это - до последнего часа, так уж отпущено, больше не дадут. И я все хорохорюсь, все деньжонки наскребываю, все статейки пописываю… Бегаю от судьбы. Да куда сбежишь, она все равно засасывает меня, как вязкое беспощадное болото. Надо поторопиться, успеть кое-что, дальше будет хуже. Дальше меня по жизни вести будет смирение».
…сорок долларов ему нужно было оставить себе, чтобы дотянуть до официальной зарплаты в «Столичном бизнесе». Семьдесят будет стоить девочка с Тверской. Отсектриса, очень красивая, внимательная к своему телу женщина - кремы такие, сякие, эдакие… - в постели оказалась бревно бревном. Евграфов уже в третий раз тщетно ожидал чуда: что эта прекрасная холеная плоть полыхнет, наконец, пламенем дерзости и откровений… Ужасно старался. Перебрал все лучшие разделы своего арсенала. Ан нет, плоть все ожидала, что новенького он отчубучит, встречая каскады гомерических усилий Евграфова вялыми помахиваниями плавников. В решающий момент плоть зажмурилась, пискнула и расслабилась. Журналист едва поспел за нею… С утра пораньше женщина восстановила косметическую оборону от мира, оделась и на прощание сказала ему: «Ты был великолепен. Я еще никогда в жизни такого не испытывала. Какое счастье быть твоей любимой! Ты не представляешь. Эта наша громокипенная страсть… О! Помнишь, у Игоря Северянина? Я буду твоей эксцессеркой». Когда дверь за ней закрылась, Евграфов запоздало подумал: стоит нагнать эту свистушку и сказать ей что-нибудь не менее оскорбительное и издевательское. Потом он понял: ба! эта древесина женского пола и впрямь загорелось… через шесть часов после оргазма и только в мыслях; она ведь серьезно. Что ж за супруг у нее! что за любовники - прочие, кроме него! что за умельцы полумертвые! К чему приучили бедную несчастную женщину, блюз у нее идет за брэйк. Но все прочие мысли перекрыл светлый образ дара, который непременно будет преподнесен вечной женственности по результатам следующей отчаянной попытки вдохнуть душу в дуб. Евграфов считал свои шансы на успех вполне сравнимыми с перспективами, открывающимися перед неопытным некромантом в крематории. Безумство храбрых, конечно толкнет его на это экзотическое по своей безнадежности мероприятие. И тогда наиболее вероятный исход потребует пристойной фиксации. Дар. Непременно дар. Символический. Скромный тортик. Шоколадный. С грибочками наверху. Сейчас он называется «Сказка». Но прежде, когда многие еще помнили, из чего именно выросли воздушные грибочки, его именовали точнее - «Полено». Почувствуйте разницу!
Евграфов чувствовал непобедимое отвращение к собственной коже, измаранной столь бездарным love-making’ом. Ему предстояло пройти очищение у честной и деловитой московской проститутки. Еще сорок долларов на номер в гостинице, а также еду-пиво-курево. Он жалел собственные деньги, поэтому всякий раз, прибегая к услугам этой ветви столичного сервиса, проявлял большую разборчивость. Журналист отыскивал избранницу по трем критериям. Во-первых, конечно, не должна быть проститутка совсем уж некрасивой. В среднем, среди тех, кто хоронится по автомобилям, подпирает стены в отстойниках и прямо скучает на тротуаре, столько же красоток и дурнушек, сколько их среди тех, кто проходит мимо «точек», бросая гневные и презрительные взгляды из-под удлиненных ресниц. Иными словами, очень мало красоток и очень много дурнушек. Евграфов умел довольствоваться средним слоем. Во-вторых, у обслуживающего персонала не должно быть хищных или кислых лиц. Стоит ли нанимать сотрудницу, которая за твои же деньги будет относиться к тебе как к мерзавцу, а не как к работодателю? В-третьих, ожерелье тверских точек - это бизнес, а не романтические приключения. Евграфов прекрасно понимал, что для подавляющего большинства барышень он будет играть примерно ту же роль, что и станок для токаря. Поэтому задавал кандидаткам один вопрос: «Ты сама можешь получить удовольствие или только работаешь?» Кто-то мялся, не решаясь выразить всю полноту своего отношения к новоявленному кретину. Кто-то честно говорил: «Работаем, мужик». Кто-то бочком-бочком да и подальше: каких еще концертов потребует, извращенец чертов? Золотую жилу представляли собой те, кто отвечал, внимательно рассматривая грузного лысоватого клиента лет тридцати-тридцати пяти, с виду россиянин и не бандюган: «Зависит от мужчины». Люда. Вполне приличные ноги. Чистая кожа, открытая до очень высоко серебристыми шортами. И не слишком худые. Крашеная блондинка. Одна, кажется, среди смугловатых и угрюмых хохлушек, северная белянка. «Россияночку хотите? Па-анятно. Рекомендую. Хорошие отзывы от клиентов. Размер груди большой. Не пожалеете», - исполняла рекламные танцы мамашка. Удивительно спокойное, доброе лицо. «Зависит от мужчины», - ответила ему Люда из Переяславля Залесского… Она стоила сто долларов. Не «отъезжала» за меньшее. Во всяком случае, так уверяла мамашка. Придется урезать долларов на тридцать взнос в общую копилку. «Да что ж я за человек такой! Какой нетвердый человек! На святое дело собираем, а я их на бабу, на бабу! Что я за тряпка, и не террорист и не бабник до конца, прямо не в городе Богдан, не в селе Селифан, черт его дери. Не стану тратиться на нее», - подумал Евграфов и расплатился…В номере они разыграли как по нотам большой ознакомительный загиб, который с доброй неизменностью звучит между джентльменом и леди, когда леди - только что арендованная проститутка. Он: кем ты была там, у себя в Переяславле? Дети есть? Надолго ты здесь? А почему развелась? Да, я отлично понимаю, что на ребенка не хватает, иначе и не заработаешь, как здесь. Я понимаю. Уедешь месяца через два? Родня не знает? Понимаю, да, тебе там еще жить и жить, это здесь никому нет дела, а там - ничего хорошего. Да, небольшой город, все на виду. Судьба может не сложиться. Я понимаю, ты сюда не вернешься, разве совсем уж тебя прижмет. За кого ты там числишься? Как бы на столичном базаре подрабатываешь? Понятно. Пил? Бил? Денег не носил? Супружеские обязанности нарушал? Бил и не носил? Какой же он после этого мужик! Да, не повезло тебе. Все несчастья на твою голову. Я понимаю. Она: ты женат? А раньше был женат? А дети есть? Ну, если не обязательно же от жены, всякое бывает. Наверное, еще не встретил настоящую женщину. Еще ищешь. Ты знаешь, я так изменилась, когда приехала сюда. Раньше я была такая неопытная девочка, ничего не понимала. Теперь я многое в жизни поняла. А кем ты работаешь, здесь, у себя в Москве? Как хорошо обоим! Не надо рассказывать, до чего сильно любят они Ахматову или Пушкина. Ему не требуется выдумывать, как много он зарабатывает. Ей не нужно намекать, какая замечательная из нее выйдет хозяйка.