Мы вместе были в бою
Шрифт:
— Да.
Неужели они так просто, совсем случайно, только благодаря проницательности Пахола, сразу напали на след?
Невыразимое волнение охватило Марию, и она не могла его превозмочь. Так бывало с ней всегда: она шла на операцию совершенно спокойно и весело, но когда приближалась решительная минута, ею овладевало это непреодолимое волнение. Потом, в минуту выполнения задания, какая бы ни угрожала опасность — к ней вновь возвращалось обычное спокойствие и уже не покидало ее. То было особое спокойствие — спокойствие боя, смертельной опасности, которого
Пахол шел как бы понурившись, глаза его не отрывались от жирных пятен на дороге. Вот он увидел широко расплывшееся пятно, и брови его поднялись, размеры пятна свидетельствовали о том, что машина здесь остановилась. Быть может, она была вообще неисправна, а не только что заправлена поблизости, и водитель заметил утечку бензина? Тогда догадка Пахола никуда не приведет их.
Нет, дальше капли и пятна были такие же: машина просто остановилась.
Теперь они перешли на тротуар. Но и там они не отрывали глаз от капель на шоссе.
Город жил нормальной жизнью, — если можно назвать нормальным военный быт. По улицам иногда проезжали воинские машины. На тротуарах небольшими группами, по два-три человека, шли в разных направлениях офицеры. У подъезда одного дома, где стояли часовые, остановился мотоцикл, — здесь, очевидно, разместился какой-то штаб. Дверь в кафе на углу была открыта, там играл аккордеонист, подпевая фальцетом тирольскую песню. Офицеры за столиками пили пиво из каменных кружек, а перед некоторыми из них стояли большие графины с белым вином и маленькие сифоны с сельтерской. Фронт проходил по Карпатской Верховине, бои шли на перевалах, где за двести, где за сто, а кое-где и за пятьдесят километров, но это были километры гор, ущелий и непроходимых чащ, и армейские тылы чувствовали себя в полной безопасности.
Пахол осторожно потянул Марию за рукав. Но Мария и сама увидела: следы сворачивали с дороги в боковую улочку. Она вела к железной дороге, проходившей по окраине города.
Не глядя друг на друга, они свернули на эту улицу.
— Мы уже возвращаемся с базара, если что… — тихо сказал Пахол. — Базар на той стороне.
Мария кивнула головой.
Улица была вымощена булыжником, и теперь пятна попадались реже, только там, где бензин капал на камень. Потом мостовая кончилась, начался пустырь. И следы затерялись в песке.
Итак, все ни к чему…
У Марии даже голова закружилась — разочарование было слишком внезапным. Но, не подав вида, она сказала:
— Все равно, идем дальше… Останавливаться нельзя, это может вызвать подозрение.
Они двинулись через пустырь. Немного поодаль, среди пустыря, стояла небольшая усадьба.
Из-за нее появилась машина — в ней сидел только солдат-водитель. Машина проехала мимо, покачиваясь на ухабах и выбоинах, и скрылась за углом. Пахол и Мария жадно посмотрели ей вслед: нет, после нее не осталось жирных следов на песке.
Пахол грустно произнес:
— Тут поблизости, около железной дороги, находятся городские цистерны. Мне приходилось не раз ездить сюда, когда не действовали заправочные колонки. С вашего позволения, мы можем туда пройти. Но, конечно, танковая армия там не базируется: этот пункт, наверно, давно уже засечен нашей авиацией.
Мария не отвечала, и они обошли усадьбу. Дальше, за пустырем, была уже долина Латорицы, а на другой стороне только выселки и огороды. Решение надо принять безотлагательно: опасно без цели слоняться на окраине. По-видимому, надо итти на базар и оттуда начинать поиски. А может быть, лучше направиться к дому Пахола и расспросить у его родных, где может быть бензохранилище.
Вдруг Пахол схватил Марию за локоть. Рука его дрожала.
— Не поворачивайте головы, только взгляните направо!
Мария скосила глаза.
Прямо на пустыре, на самом берегу Латорицы, в тени огромных густолиственных деревьев длинной цепью выстроились громадные автоцистерны.
— Четырнадцать… — прошептал Пахол.
Цистерны не были замаскированы с боков, только сверху их прикрывала листва от зорких глаз воздушных разведчиков. Либо гитлеровцы были совсем беззаботны, либо база горючего остановилась тут на марше, на короткий отдых, и вот-вот должна была сняться с места. Около цистерн прохаживались взад и вперед три или четыре солдата. В стороне, под кустами, над самым спуском к реке, стояла небольшая палатка.
Даже отсюда, за добрые пятьдесят метров, можно было заметить большие жирные пятна на земле под кранами цистерн: заправка велась недавно и очень неаккуратно. Достаточно бросить зажженную спичку — и все четырнадцать цистерн мгновенно запылают…
Это было так просто и так реально — всего лишь ценой собственной жизни, — что у Марии даже перехватило дыхание.
Но они прошли дальше по тропе вдоль пустыря, ни разу не оглянувшись. Только Пахол стер рукавом внезапный пот со лба.
На улице они остановились, и Мария впервые взглянула на Пахола. Лицо его позеленело, усики вздрагивали.
— Ян, — сказала Мария, — мы, кажется, нашли.
— Да.
— Нам незачем идти на базар.
— Да.
— Лучше всего до наступления темноты где-нибудь укрыться.
— И я так думаю.
— Сейчас пройдем прямо к вам…
Пахол вздохнул и шепотом ответил:
— Слушаюсь.
— И расспросим ваших.
— Хорошо.
— Если другой базы нет, надо уничтожить эту. И вообще ее надо уничтожить во всех случаях. Об этом мы дадим знать нашим.
Марию вдруг охватила тревога. А что, если тем временем база двинется дальше? Не похоже, чтобы она здесь собиралась задерживаться.
— Что вы думаете об этом, Ян?
— Думаю, что вы рассудили правильно: мы должны сделать это сами. База, вероятно, еще ночью тронется в путь, тогда ищи ее…
— Мы пойдем к вам, Ян, и обсудим, как лучше это сделать.
— Тогда, с вашего позволения…
Пахол пошел вперед.
Они свернули на другую улицу, потом пересекли широкий проспект. Спускались сумерки, улицы опустели. Марии и Пахолу было известно от прибывших из Мукачева партизан, что ходить по городу гражданам разрешалось лишь до захода солнца.