Мы вместе были в бою

Смолич Юрий Корнеевич

Стахурский протянул к ней свой стакан:

— Давай за Пахола!

Мария с благодарностью посмотрела на него:

— Спасибо!

Они чокнулись. Абдильда поднял свой стакан:

— Я скажу. Я отвечу. Я хочу за друга. За самого лучшего друга! У меня есть лучший друг.

Он заговорил тихо, мечтательно и задушевно:

— Это было еще давно, когда я мальчиком пришел к нему. Я слышал, что он дает хорошую работу и притом еще бесплатно учит грамоте… И он, правда, принял меня охотно, хотя надо было копать большой

котлован, а потом ставить высокий каменный дом, а я ничего не умел делать, потому что до этого только кочевал с родителями по степи, перегоняя отары овец, и никаких других домов, кроме юрты, не знал. Я ему так прямо и сказал, что никогда не видал лопаты и не знаю, как ее держать в руках. Но он только усмехнулся и сказал мне, что научит меня сразу копать двумя тысячами лопат.

— О-о! — сказала Мария. — Ну и что?

— Ну и все! — ответил Абдильда. — Он и научил меня работать машинистом на экскаваторе. Потом, когда котлован был вырыт, он научил меня класть кирпич. А когда мы построили завод, он выучил меня на токаря по металлу. И тогда я стал стахановцем. Выпьем же за моего лучшего друга!

Все дружно чокнулись. Абдильда чокнулся сначала своим стаканом, потом взял четвертый стакан, стоявший нетронутым, и чокнулся им со всеми.

— Здорово! — сказал Стахурский. — Ты, Абдильда, говоришь просто сердцем. И кто тебя научил?

— Он же и научил говорить мое сердце, — серьезно ответил Абдильда, — наш лучший друг. И пусть сердце говорит всегда!

Он снова наполнил стакан и обратился к Стахурскому:

— Теперь говори ты. Теперь твоя очередь.

— Выпьем за работу! — сказал Стахурский.

— А что ты делаешь после войны? — поинтересовался Абдильда.

— Я инженер, строю здания.

— О! — с завистью посмотрел на него Абдильда. — Какой ты счастливый!

Он вдруг отставил свой стакан и нахмурился. Тост был ему не по сердцу.

— Мне не за что пить, — угрюмо сказал он. — Вы работаете, а я должен сидеть и торговать.

— Но ты ведь на работе, Абдильда, — сказала Мария. — Это такая же работа, как другие.

— Не уговаривай меня! — рассердился Абдильда. — Я это знаю. Но я хотел бы делать большую работу, ту, которой научил меня первый друг. Я еще должен отблагодарить моего первого друга за себя и за весь мой народ. А какая у меня работа — сидеть около бочки и торговать вином?

— Ты торгуешь сам от себя? — спросил Стахурский.

— Нет!.. — обиделся Абдильда и сердито сверкнул глазами. — Разве мы за это воевали на землях Европы, товарищ майор? Я продаю колхозное вино. — Широким жестом он указал на взгорье, покрытое белопенным яблоневым цветом. — Это наши колхозные сады. Кроме яблок, мы разводим еще клубнику и малину. Когда у меня не стало руки и я уже не мог вернуться на завод, я попросился в свой род: мой род за эти годы организовался в колхоз, осел и посадил сады, — русские и этому нас научили. Меня приняли в колхоз и поручили работу по силам.

Он вдруг широко улыбнулся и взял свой стакан.

— Ладно, майор, давай выпьем за труд! Ты сказал хороший тост. Спасибо тебе!

Когда вино было выпито, Абдильда поставил свой стакан вверх донышком и сказал:

— А теперь, братья славяне, идите. Вам надо побыть вдвоем. Мы выпили за ваше обручение.

Мария и Стахурский поднялись. Им было хорошо с Абдильдой, но все же хотелось остаться вдвоем. И они благодарно взглянули на Абдильду.

Абдильда крепко пожал им руки и сказал:

— Через две недели уже будет свежая клубника. Приходите на наши плантации — попробуете клубнику, лучшую во всей Алма-Ате!

— Спасибо! — сказал Стахурский. — Но через несколько дней я уже уеду.

Мария подняла глаза на Стахурского.

— Разве ты так скоро едешь?

— У меня отпуск на десять дней. А потом я должен ехать с моими практикантами в Донбасс.

Мария опустила ресницы.

Абдильда сказал:

— За Донбасс мы воевали. Не печалься, девушка, ты же будешь его женой.

Мария и Стахурский пошли.

Мария тихо спросила:

— Ты в самом деле не можешь задержаться дольше?

— Ну, конечно, Мария, я ведь должен ехать со студентами.

Ей хотелось спросить: «А как же мы?» — но она не спросила. Его тоже мучил этот вопрос, но он не мог его додумать до конца. Они будут мужем и женой — только это было ясно сейчас.

— Какой хороший человек Абдильда, — сказала Мария, — и как он горюет, что стал инвалидом! Но он еще больше огорчен тем, что инвалидность не позволяет ему претворить в жизнь все то, чему он научился в мирном труде и в бою.

— Да, — ответил Стахурский, — мы никогда не забудем ни наших побед, ни наших неудач. Разве мы можем забыть, что гитлеровцы доходили до Волги? Мы это запомним так же, как то, что мы их гнали до Берлина. Но запомнить это — не значит записать в альбом на память и украсить трогательной виньеткой. Запомнить — это значит жить этим, проникнуться этим, дышать им в каждом поступке и в каждой мысли…

— Это верно!

Мария подняла глаза на Стахурского и сказала:

— Я люблю тебя, Микола!

Они уже вышли из парка и стояли среди улицы, больше похожей на просеку в лесу — кроны высоких карагачей, росших но обочинам дороги, сходились верхушками. Солнце пронизывало густую листву, и золотые блики дрожали на земле у них под ногами. Ручей Казачка звенел на одной высокой ноте.

— Я люблю тебя, Мария! — сказал и Стахурский.

Это и была их клятва.

И как после клятвы, они стояли торжественно молчаливые.

Они стояли у калитки той усадьбы, где жила Мария.

Вот они толкнут калитку, пройдут огород, войдут в дом — и это будет их дом. Они еще не говорили об этом.