Мы все были солдатами
Шрифт:
Новый сосед вежливо поздоровался, поставил на место свой чемодан и палку, и после обычных в пути ознакомительных вопросов и ответов мы разговорились.
— А я говорю ему, товарищ младший лейтенант! Давайте немножко отстанем, мы ведь ротные минометчики, нам надо роту поддерживать, а на виду фашист огня вести не даст.
— Вперед! Не отставай! — только и успел сказать комвзвода. Откуда-то сбоку застучал пулемет. Лейтенант свалился. Меня ударило по ногам и в плечо, и я как бежал, так ничком и упал…
Пролежал я не знаю сколько времени, чую — болят ноги и плечо. Значит жив. С трудом перевернулся на бок, залез рукой под шинель, а там уже половина гимнастерки кровью намокла. Достал я свой индивидуальный пакет, снял упаковку и целиком положил на рану. Кровить вроде бы стало меньше…
А немец, видать, недалеко. Кругом свистят пули, рвутся снаряды и мины. Людей не видно. Холодно. Снег. Декабрь сорок
«Хотя и ранило, а все же не убило. Подлечимся в госпитале и опять на фронт».
Только к вечеру подобрали меня, а в медсанбат попал уже на вторые сутки. Пока подошла очередь, то да се, положили меня на стол уже в полдень. Капитан медслужбы, не помню его фамилию, осмотрел меня — стукал и колол левую ногу от ступни до бедра. А потом говорит:
— Ключица заживет. А вот левую ногу отнять придется. А правую попытаемся сохранить. Согласен?
— Согласен, — говорю, — не помирать же из-за ноги…
…Отрезали мне ногу, пришел я в себя. Ну, теперь, значит, по чистой. Сделал, что мог. Особого геройства, конечно, не проявил, но свое солдатское дело выполнял исправно. И крови своей тоже не пожалел…
Отправили нас в госпиталь на станцию Воробьевку. Там, когда рана подживать стала, сделали мне вторую операцию, чтоб, значит, культю в порядок привести… А потом перевезли в Новохоперск, а оттуда в Ташкент…
Раны стали заживать. Уже видно, что скоро и домой. На дворе август сорок третьего года. Прошло почти девять месяцев, как меня ранило…
— Чем же вы занимаетесь?
— Как уволили из армии, вернулся в колхоз, работал учетчиком. Моего года из нашего села ушло человек шестьдесят, а после войны вернулось семь. И работают все больше женщины да молодняк. Скучно мне стало. Здоровый мужик, а ставлю палочки в тетрадке. В 50-м году подался я в город, поступил па завод и вот уже 27 лет работаю слесарем. С одной ногой тяжело, конечно, но постепенно привык. А без работы не могу.
— Куда же вы едете?
— В санаторий. Путевку бесплатную дали и дорогу оплачивают…
Мы замолчали. И я подумал о том, что еще многие следы войны стерлись только на поверхности. Поезд, мягко стуча на стыках рельс, стремительно несся вперед. Одиночный самолет высоко в небе вычерчивал мирную трассу. Вдали, в свете лучей заходящего солнца, возникли очертания города. Мы подъезжали к Одессе.
…Давно уже отгремели бои, а письма о войне все идут. Становятся известными все новые имена людей, проявивших в борьбе с врагом величие духа, не пожалевших своей крови и самой жизни… Разные судьбы, думы и чаяния… Недавно я получил письмо от бывшего рядового 81-го полка 25-й гвардейской дивизии Александра Ермиловича Боброва:
«…Северная окраина села Урыв на Сторожевском плацдарме. Здесь обороняется паша 3-я стрелковая рота. Кучки камней от фундаментов давно сгоревших хат уже несколько раз переходят из рук в руки. Вы помните, наверное, товарищ комдив, как 8 сентября 1942 года гитлеровцы буквально засыпали нас листовками. Одна из них прилетела к нам па огневую позицию. «25-я гвардейская, — писалось в ней, — учитесь плавать, завтра вы будете в Дону».
— На пушку гады берут, — говорит стоящий рядом лейтенант Володин, — хотят вызвать у нас панику… А если не врут, значит здорово подготовились. Надо запасать побольше мин…
На следующий день в 5 часов 30 минут гитлеровцы и хортисты нанесли по нашей обороне удар страшной силы. Ротная траншея была разрушена. Кругом все изрешечено воронками. Дым и пыль от ведущих огонь артиллерии, танков и самоходных орудий, бомбежки авиацией заслонили первые лучи солнца. Но мы выстояли. Все, кто мог держать в руках оружие, открыли огонь, потом начались рукопашные схватки. Враг прорвался и к нашей траншее, уже начал метать гранаты. Установив минометы на критическую дистанцию [7] , открыл ураганный огонь. В том бою, со своего ротного миномета я выбросил по гитлеровцам 25 ящиков мин. И они это почувствовали.
Над нами появилась «рама». Выпустив вниз серию красных ракет, она убралась восвояси. И сразу по нашей позиции ударил шестиствольный миномет. Подносчик мин рядовой В. П. Богомолов был убит, а мне осколок угодил в правое плечо. Сгоряча опять бросился к миномету, но боеприпасы кончились. Схватился за карабин, — но правая рука отказала полностью. Так очутился я в медсанбате, а потом в Новохоперском госпитале. Здесь больше раны беспокоила меня судьба плацдарма. Но вскоре прибыла очередная партия раненых и среди них наши гвардейцы. Они рассказали, что фашист не прошел. На душе полегчало…
35 суток продержали меня в госпитале. Медленно тянулись дни и ночи. Несколько раз обращался к командованию — просил
— Ты, — говорят, — свое дело сделал. Подлечись. Воевать еще долго придется…
В свою роту вернулся где-то во второй половине октября. Многих товарищей и друзей уже не застал. Одни погибли, другие лечились по госпиталям. Командира нашего взвода лейтенанта Володина убило. Вместо него назначили старшего сержанта Мелких…
Новый, 1943 год мы встретили в окопах. Позади уже был Сталинград. Столько времени в непрерывных боях держать Сторожевский плацдарм!.. Душа рвалась вперед…
13 января началось наше наступление. Уже прорвана первая позиция. Гитлеровцы и хортисты ожесточенно сопротивляются. У разрушенного дзота ведет огонь вражеский пулеметчик. Рота залегла. Сквозь шум боя услышал переданную по цепи команду ротного: «Прямо триста — пулемет. Подавить!» …А вражеские мины рвутся все ближе. «Успею ли?» — пронеслось в голове. В сторону дзота послал очередь мин. Пулемет замолк. С громким «ура!» рота поднялась в атаку. И тут я услышал звук летящей на излете мины. Она взорвалась у моих ног…
Очнулся я уже в медсанбате в селе Давыдовка. Вначале не понял, куда ранен. Болело все. Потом врач рассказал: «Правую ногу оторвало напрочь, бедро левой — перебито. Да еще 45 осколочных ранений… Сильный ты, — говорит, — человек, Бобров, — не всякий такое выдержать сможет…»
Полгода кромсали меня, сшивали, можно сказать из кусков. Восемь раз кровь переливали… Из Давыдовки меня перевезли в Липецк, а когда начал поправляться, переправили в Рассказово под Тамбов. О чем только не передумал я за эти дни и ночи! О войне — долго ли еще протянется. О послевоенной жизни — ведь сколько придется восстанавливать. О себе и семье… Думы были невеселые — ведь столько ран…
Уволили меня по чистой, и в мае 1943 года я уехал в деревню на родину. Много лет работал в колхозе бухгалтером. Потом перебрался в город Рыбинск и 20 лет работал наладчиком станков на моторостроительном заводе. Боевых наград не имею, да ведь мы воевали не за награды… И личных геройских подвигов я не совершал… Награжден медалью «Ветеран труда» и юбилейными медалями…»
7
При критической дистанции осколок своей мины может поразить расчет миномета.
Сейчас Александр Ермилович имеет право на заслуженный отдых, но продолжает трудиться.
…8 марта 1979 года в гости ко мне из Днепропетровска приехал бывший адъютант, капитан запаса Иван Григорьевич Козырь. Здесь же бывшая приемщица полевой почты дивизии лейтенант в отставке Галина Яковлева. Сегодня Международный женский день и мы вспоминаем о женщинах, которые воевали вместе с нами.
…Вторая половина дня. По узкой лесной дороге вместе с адъютантом и радистом мы едем в район Ухтдорф, где части готовятся к предстоящим боям за Берлин. Ветер с моря развеял тучи, и лучи солнца наполнили светом леса, покрыли серебром безбрежную гладь реки, ярко заиграли на разноцветных черепичных крышах покинутых жителями домов.
— Кто-то скачет навстречу, — говорит капитан Козырь.
Видно, как всадник придержал коня и, чтоб освободить дорогу, прижался к деревьям.
— Стоп, Ваня! — говорю я водителю и выхожу из машины. — Это что за амазонка?
На всаднице шинель под пояс, брюки в сапоги, аккуратно надетая на свернутые косы шапка. На туго перетянутой талии пистолет в кобуре, через плечо сумка. От быстрой езды лицо ее раскраснелось.
— Товарищ генерал! Приемщица дивизионной полевой почты лейтенант Яковлева. Следую в финчасть.
Я люблю верховую езду, и хотелось посмотреть, как держится эта девочка в седле.
— Желаю удачи! Можете следовать…
Отдав честь, лейтенант, рванув с места на полном галопе, скрывается за поворотом дороги.
— И кто только обучал ее так ездить?
— Я у них иногда бываю, — говорит адъютант. — Начальник почты капитан Постников командовал на фронте эскадроном. В 1942 году был ранен и после излечения в госпитале получил «ограниченно годен».
— Хоть в тыловое подразделение, но на фронт! — просил он военкома. Тот посмотрел личное дело — до войны Постников работал на почтамте — и направил его начальником нашей почты.
— Ну и как он с ней справляется?
— Отлично! Но почта больше походит на боевое подразделение. У них на вооружении и трофейный пулемет имеется. Галина Яковлева — его наводчик. Отлично стреляет, а как ухаживает за пулеметом… Капитан не нарадуется…
Один раз я видел почту на марше. Девушки с автоматами в хорошо подогнанном обмундировании и обуви. Повозочные — с карабинами. Лошади ухожены. Повозки и полуторка подкрашены. Капитан Постников — верхом. В общем, на полевой почте — полный порядок…