Мясорубка Фортуны
Шрифт:
Волочаровцы не знали о моем существовании. Исключение составляли охотники и работники мясокомбината, выдававшие мне ужин. Но и они не ведали тайны моего прошлого, ее надежно хранил в своих интересах Филипп Поликарпов. Он боялся меня и потому, по его словам, «заботился о том, чтобы я ни в чем не нуждался». Странно, что при этом он полагал, будто для полноценной жизни мне достаточно лачуги на зловонном пустыре промзоны, жалких денежных подачек и бесплатной еды.
Впрочем, его убийство не вернуло бы мне украденного сокровища. Закон был на стороне Филиппа, он получил звание почетного гражданина Волочаровского района, а я оставался юридически бессловесным
Заколдованным самураям, подаренным Лаврентию японским императором после их попытки устроить государственный переворот в стране восходящего солнца, и в наказание обреченным на вечную службу роду Лаврушки, вряд ли была известна истинная причина нашего конфликта. Их потомки, охранявшие покой Филиппа, знали еще меньше о той старинной и очень скользкой истории. Но я еще как остерегался волочаровских самураев. Жители японской деревни Фушиги, откуда были родом мятежники, издревле считались необычными людьми. Одной из их удивительных способностей была невероятная сила, многократно превышающая человеческую. Волочаровские самураи с легкостью расправлялись с пришлыми вампирами. Слава их побед действовала на меня примерно так же, как предупреждающий знак «Смертельно опасно», и я старался близко к ним не подходить.
Директор агропромышленного комплекса Магомед Байрамуков, потомок убитой Лаврентием его первой жены Лейлы, не догадывался о своем родстве с вампирами.
Магомед был веселым и великодушным, в отличие от жадного, злобного и нелюдимого Филиппа. В его дворце постоянно шумели гости, из беседки не успевал выветриваться запах шашлыка. Каждый переступивший порог его дома задерживался на целый день, а то и на неделю. Для желанных гостей слуги Магомеда откупоривали бочки самодельного вина, резали баранов и овец. Последнее меня особенно радовало — овечья кровь была, есть и будет моим любимым лакомством.
Глава 2. СЕМЕЙНЫЕ ПРИЧУДЫ
Прежде, чем взойти на дощатое крыльцо, я обогнул почерневшую с годами избу, тщательно принюхиваясь. Жухлая трава сберегала каждый след. Некий человек ходил кругами и топтался на крыльце. Ржавой железякой он испытал на прочность замки.
Гости давненько не наведывались в мое жилище. В последний раз дверь пытались сломать двое пьяниц, искавших металлолом, а чуть раньше — компания подростков, соскучившихся по острым ощущениям. Все эти люди считали мой дом жилищем сторожа и сражались с тремя врезанными замками днем. Ночью ни один человек не забредал на пустырь промзоны.
Справившись с легкой тревогой, я выпрямил ригель наиболее пострадавшего замка, открыл дверь и вошел в дом. Первый делом я включил свет. Ночное зрение не помогло мне полюбить темноту. Широкий абажур, похожий на оранжевый торт, разливал уютный рыжеватый свет по центральной комнате, придавая незатейливому интерьеру благородный тон далекой старины. Он ярко выделял слева — заваленный книгами и тетрадями письменный стол и зеленый стул возле него, а справа — бордовый диван с тремя подушками и двумя валиками, на которых отдыхали раскрытые книги, и стыдливо затенял листы фанеры, прибитые к оконным рамам. Таким образом, он объяснял случайному гостю, что жилье принадлежит в первую очередь поэту и только во вторую очередь вампиру. Немного дрожащего света отражалось в зеркале платяного шкафа. Вместе с узкой побеленной печкой, массивный шкаф отгораживал, как выразился бы новомодный дизайнер, зону творческой работы и отдыха от хозяйственно-кухонной зоны.
На стыке двух зон справа находился буфет, где хранились книги и посуда. (Запах типографской краски, как и запах крови, я старался держать подальше от сонного носа). Слева напротив изголовья дивана стоял бельевой комод, служивший пьедесталом для корейского телевизора.
Разновозрастная мебель в моем доме смотрелась как гарнитур благодаря потрескавшемуся лаку на древесине.
Надев жесткие серые тапки, я подошел к зеркалу на шкафу, и увидел, что мои глаза сияют жизнерадостным свечением.
Лесное свидание вернуло меня к полноценной жизни. Сломанный замок темницы на фоне произошедших событий казался мистическим знаком, указующим путь. Я будто очнулся от векового сна.
Мне захотелось идти в ногу со временем. Обвешавшись проводами, как робот, и модно приодевшись, я бы закатился в ночной клуб. Там бы познакомился с красивой девушкой, наплевав на запреты охотников. Увы, как только я изобразил все это в уме яркими красками, я осознал, что постепенно перестану быть собой, пойдя по этому пути. Превращусь в настоящего безумного робота и утону в зыбучих песках времени.
Нет, моим мечтам суждено всегда принадлежать прошлому, а не устремляться в туманное будущее.
Любуясь своим отражением, я погладил едва заметный второй подбородок, красиво завершавший окружность лица. Наверное, когда-нибудь я себе разонравлюсь. Отыщу в наружности изъяны и зациклюсь на них, как это принято у людей. Напишу в поэтическом дневнике, что энного числа, энного месяца две тысячи энного года вампир Тихон торжественно впал в депрессию. А пока я мог ненадолго взгрустнуть, мог годами жить будто в полусне, но по-прежнему не понимать сути этого тяжкого состояния.
Мне нравилась вечная жизнь, нравился окружающий мир, какой бы гадостью он порой не попахивал (я имею в виду выбросы из заводских труд промзоны), мне нравился я сам — такой, какой есть.
«Злодейства и невинную любовь, Все перемелет мясорубка мира, И вместе с фаршем она выдаст кровь — А что, скажи, дороже для вампира», -— на днях приписал я к стихотворению о забытом чувстве любви.
Да, я разучился любить и страдать от разлуки. Но разве это плохо?
Я открыл шкаф и вытащил из темных дебрей маек, джемперов, рубашек и брюк пестрый махровый халат. Пиджаков и галстуков я не носил, но соблюдал элегантность в выборе одежды. По дому не расхаживал в растянутой майке с трусами или потертыми спортивными штанами. Я выбирал темную одежду для прогулок не потому, что был в той или иной мере готичен, как неправильно представляет вампиров современная молодежь. У меня не было темных кругов под глазами, как у алкоголика. Моя светлая кожа не отливала синевой, а губы не имели неестественно красного оттенка. Тем не менее, волочаровцы с первого взгляда отличали меня от человека. Поэтому было удобнее оставаться в тени, сливаясь темной одеждой с чернотой ночи, а белой кожей — с лунными отблесками.