Мятеж
Шрифт:
– Эй, а ну стоять! – крикнули сзади.
Довбор запихнул графа в машину, охранники были уже в ней – они пытались пробиться наверх, и после боя осталась лишь половина.
– Поехали!
«Мерседесы» тронулись с места, вслед ударила автоматная очередь, простучала по броне, но не остановила...
...Вертолет с позывным «Отель Новембер» на последних каплях топлива дотянул до итальянской авиабазы Авиано и сел там. На борту было трое погибших морпехов – один скончался от потери крови в вертолете, еще двоих убили в бою. Австро-венгерские силы, разъяренные действиями североамериканцев, выслали из Рагузы на перехват
29 июля 2002 года. Тегеран
Площадь. Парад по случаю Белой Революции
Шах Мат...
Да здравствует Июльская революция!..
Да здравствует вождь Июльской революции, Их Сиятельство, шахиншах Хосейни!
Был очень светлый день. Светлый настолько, что это потом врезалось в память. Очень тихий, с легким ветерком, как раз таким, чтобы чувствовать свежесть, но недостаточно сильным, чтобы поднимать с земли пыль. И небо – прозрачно-голубое и ни единого облачка, омрачающего собой лазурный небосвод.
Собираться я начал с самого утра – парад назначили на утро, начало – в десять часов по местному времени. Тот же самый фрак, в котором я вручал верительные грамоты – до этого не было ни единого повода его надеть. Пропуск – у меня был пропуск на первую трибуну, там собирались командующие всеми родами войск, командующие округами. Первая трибуна считалась самой почетной, выше нее была только трибуна, не имеющая номера, отдельная. Там имел право находиться лишь Светлейший, окруженный офицерами личной охраны.
Как все диктаторы, Светлейший был тщеславен. Будь он хоть немного более умным и предусмотрительным, он встал бы как раз посреди своих военных, он не стал бы возводить для себя отдельную трибуну. Тем самым он сделал бы невозможным покушение на себя на параде со стороны военных, потому что пули сразили бы не только его самого, но и заговорщиков. Но он был тщеславен, этот Навуходоносор нашего времени, он желал выделяться, он хотел быть на трибуне один, и только один.
И за это поплатился...
На трибуне должны были находиться только мужчины, женщины не допускались – поэтому приглашение было на одну персону. Приведя себя в порядок, я вышел из дома, молча прошел к машине. Вали захлопнул за мной дверь, пробежал к своему водительскому месту, аккуратно и плавно отчалил от тротуара.
Если в Зеленой зоне дороги были еще относительно свободными, то чем ближе мы подъезжали к центру города, тем плотнее становился транспортный поток, тем больше приходилось ждать. Увы, но среди персов немало таких, кто не сдавал экзамен на права, а получил их благодаря связям, благодаря тому, что на нужном месте сидит человек из их рода. Проблемы это создавало немалые – предвидя это, я и выехал пораньше...
Стоп...
Кордон, за который не пропускали уже никого, за исключением кортежей высших чиновников правительства и самого Светлейшего, находился примерно в полукилометре от Площади двадцать девятого июля. Там дорога была перекрыта полностью не только переносными полицейскими заграждениями, но и мотками колючей проволоки. Два бронетранспортера стояли по обе стороны дороги, примерно взвод солдат находился у заграждения, вдвое больше полицейских перекрывали улицу, отгоняли любопытных, проверяли документы и помогали припарковать автомобили на специальной стоянке.
– Господин Воронцов! – раздалось за спиной, как только я вышел из машины.
Я оглянулся – посол Североамериканских Соединенных Штатов Джеффри Пикеринг приглашающе махал мне рукой от своего «Кадиллака», припаркованного чуть дальше. Рядом с ним стоял посол Итальянского королевства, мой сосед Джузеппе Арено.
– Господа, вас не пропускают за оцепление? – спросил я.
– Отнюдь. Мы решили идти все вместе, сейчас ждем сэра Уолтона.
– А как же фон Тибольт?
– Он сказался больным. И граф фон Осецки тоже...
И даже тогда, когда мне сказали, что сразу трое послов – Священной Римской империи, Австро-Венерского королевства и Великобритании – сказались больными, я не заподозрил неладное. Хотя следовало бы.
– Я слышал, фон Тибольт совсем нездоров...
– Ай, бросьте, сударь. Фон Тибольт нездоров все время, что я его знаю. Но это не мешает ему плести интриги, – отмахнулся Пикеринг.
– А фон Осецки?
– А фон Осецки невоздержан в своей любви к крепким охотничьим настойкам на травах. В этом и заключается причина его частого нездоровья.
Странно – но отношения у меня сложились именно в этом кругу. Арено, который хоть был и подонком, но простым и понятным подонком, простоватый и честный Пикеринг и все. С теми, кто считался для Российской империи союзниками или нейтралами – фон Тибольт и фон Осецки – отношения категорически не складывались, а сэр Уолтон Харрис в последнее время просто старался меня избегать.
– Говорят, в Багдаде неспокойно... – проронил Пикеринг.
– В Багдаде и в самом деле неспокойно, – любезно подтвердил я, – но не более того. Обычный бандитизм, к сожалению, изжить его невозможно, равно как и преступность.
– Десять минут... – Арено достал из кармана старомодные часы на цепочке. – Если сэр Тимоти не проявляет уважения к договоренностям, думаю, господа, нам можно идти. Десять минут – предел моего терпения.
– Я бы ожидал этих слов от фон Тибольта, но не от вас... – заметил я.
– Ай, бросьте! – легко отмахнулся Арено. – Всю эту чушь про необязательность итальянцев, про то, что они могут опоздать на час и не читают нужным при этом извиниться, – все это говорят про нас немцы, самым наглым образом называющие себя римлянами. Право слово, надо было вовремя прекратить все это, как только они начали величать себя таким образом. Римлянами они никогда не были и не будут, варвары как есть...