Мятежная дочь Рима
Шрифт:
Старший трибун оказался пунктуален — он явился в двенадцатом часу, когда небо на западе окрасилось в багровый цвет. Судя по всему, Гальба тоже принял ванну, сменив доспехи на тунику ярко-синего цвета. Благоухающий свежестью, хмурый и до смешного неловкий — весьма странное сочетание, которое Валерия, однако, нашла даже трогательным: этакий неотесанный солдафон, который из кожи лезет вон, чтобы понравиться ей, истинной римлянке! И при этом такой сильный… такой мужественный! Вдобавок невооруженный.
На закуску Марта подала мидии. Поставив блюдо на стол, она замешкалась и продолжала крутиться у стола. Это продолжалось так долго, что Валерии пришлось отослать ее на кухню. Гальба, по своему обыкновению замкнутый, мало-помалу оттаял и даже позволил хозяйке втянуть себя в разговор. Какое-то время беседа вертелась вокруг лошадей, потом Валерии удалось незаметно перевести разговор на другое, и она принялась расспрашивать его, трудно ли иметь в подчинении пять сотен людей. Гальба разговорился. Дошло даже до того, что он вежливо осведомился о ее успехах в домашнем хозяйстве, о тех переменах, которые она собирается произвести в доме, поинтересовался и тем, как ее успехи в кельтском языке. Старший трибун заметил даже, что кроваво-красные фрески на стене теперь прикрыты цветастым ковром.
— Похоже, вы неравнодушны к домашнему хозяйству, трибун? — лукаво улыбнулась Валерия.
— Ну, ведь одно время этот дом был моим.
Порозовев от смущения, Валерия бросила на него извиняющийся взгляд:
— И правда! Простите! Как, должно быть, неприятно вернуться из этого чудесного дома назад в казармы!
Ничто не дрогнуло в его лице.
— Ничуть. Я тут везде как дома.
— Я намерена сделать все, чтобы этот дом стал домом и для всего гарнизона! Мы будем часто давать обеды. Мне хочется, чтобы офицеры моего мужа чувствовали себя здесь, как в родной семье.
Он скользнул по ней равнодушным взглядом.
— Как это благородно с вашей стороны!
Наконец подали ужин. Казалось, Гальбе доставляет удовольствие просто наблюдать за тем, как ест Валерия — он пожирал взглядом ее изящно очерченные губы, мелкие и белые, словно жемчужины, зубы, бездонные черные глаза. Чувствуя на себе его взгляд, Валерия откровенно наслаждалась. Выпив вина, она перестала смущаться и искренне радовалась его обществу.
— Расскажите мне, что вы теперь думаете о Британии, — попросил Гальба.
Идея неожиданно ей понравилась — Валерия чувствовала, что переходить к разговору об отношениях, которые сложились между тремя офицерами крепости, пока еще рано.
— Провинция очень красива.
— Как и вся наша империя, — ввернул Гальба, давая понять, что рассчитывал услышать нечто не столь банальное.
— В ней странно сочетаются примитивность и вместе с тем утонченность. К примеру, сидя за столом на вилле Люсинды, чувствуешь себя так, словно вновь оказался в Риме. А всего в миле отсюда встречаешь крестьянские хижины кельтов, которые не меняются уже тысячу лет. А бритты то сварливо брюзжат, то радуются, как дети. Даже погода тут переменчива. Все это так странно… и очаровательно.
— И вам не скучно тут, особенно после блеска и великолепия столицы? — Гальба положил в рот еще кусочек оленины.
— Нет. Я уже пресытилась всем этим блеском. А тут… тут я чувствую, что живу. Клодий говорит, что возможность близкой смерти лишь обостряет радость бытия.
— Неужели?
— Та засада в лесу только заставила меня еще больше ценить жизнь. Разве это, по-вашему, не странно?
— Но теперь за вас отомстили.
— Да. Мой супруг и Клодий.
— И еще две сотни людей. И все только для того, чтобы вы чувствовали себя в безопасности.
Валерия пожала плечами:
— Я и так уже чувствую себя в безопасности. С вами.
Он рассмеялся:
— Поклонник вряд ли принял бы это за комплимент. Да и солдат тоже.
— И кем же вы считаете себя, Гальба?
— Стражем. Неким подобием Вала.
— Вал ведь для вас все, не так ли?
— Это моя жизнь. Конечно, она не столь великолепна, как у сенатора, но легион — это мои корни.
— Мне кажется, вы вовсе не такой солдафон, каким хотите казаться. И не такой опасный, каким желаете выглядеть в чужих глазах. И не неотесанный провинциал, на которого стараетесь походить. Так почему вы все время притворяетесь, Гальба? Постоянно играете какую-то роль?
— Каждый хоть немного, да притворяется. Но я такой, какой есть.
— Именно это мне в вас и нравится. Во всяком случае, вы притворяетесь куда меньше, чем юноши в Риме.
— Становясь мужчиной, человек перестает притворяться. На поле боя это бессмысленно и бесполезно. Слабые, те, что лишь желают казаться сильными, обычно гибнут первыми.
Неужели он имел в виду Марка?
— Ну, по вам не скажешь, что вы слабый человек.
— Да. Я способен на многое. Чтобы пойти далеко, мне не хватает лишь связей.
— Конечно. Именно это я и имела в виду!
— Я человек, который нуждается только в соратнике, чтобы добиться многого. Я мог бы назвать вам императоров, которые начинали так же, как я, чтобы потом достигнуть вершин власти.
— Вы имеете в виду — в покровителе?
— Я хотел сказать — в союзнике. Двое умных людей всегда могут заключить между собой союз.
Неужто это завуалированное предложение заключить перемирие, о котором она так мечтала? Марта принесла булочки, и пока она расставляла тарелки, оба сидели молча. Гальба искоса поглядывал на Валерию, сгорая от желания продолжить разговор.
— Наверное, вам тут одиноко, Валерия? — заговорил он, чуть только за рабыней захлопнулась дверь. — Оказались так далеко от дома?
— Ну, у меня ведь есть Савия.
Он коротко фыркнул.
— Но она вечно брюзжит. Она не замечает, что я уже не маленькая девочка. И обращается со мной как с ребенком.