Мыслить социологически
Шрифт:
Дело в том, что все якобы независимые и автономные образования, все на первый взгляд «самоуправляющиеся», жизнеспособные подразделения человеческого мира имеют сомнительную и уязвимую природу: все они являются результатом отчаянных попыток обособить четко обозначенные, управляемые маленькие мирки, выделить их из несвязной и не имеющей границ, протяженной и нераздельной реальности. В случае с титрами в конце фильма операция такого обособления не имела особо значимых последствий. В худшем случае она могла привести к тяжбе, если бы не упомянутые помощники захотели потребовать восстановления справедливости, публичного подтверждения значимости их услуг. Но этот случай дает нам пример гораздо более серьезного затруднения, известного своими отнюдь не безобидными проявлениями. Представьте себе попытки провести четкие государственные границы, которые вобьют клин между людьми, имеющими тесные экономические и культурные связи, а людей, до этого имевших мало общего, поместят в одинаковые условия. Или представьте себе меры, предпринимаемые для сохранения брака, но упускающие из виду все многообразие взаимозависимостей, в которых участвуют оба партнера и в которых семейные отношения — лишь одни из многих, причем не независимые
Как можно предположить, такие попытки прочертить, установить и охранять искусственные границы становятся предметом все возрастающего интереса (пока в конце концов не превратятся в навязчивую идею) по мере того, как «естественные», т. е. прочно установленные, крепкие и не поддающиеся изменениям, различия и расстояния стираются и исчезают, и человеческие жизни (даже те, что находятся на огромном географическом или духовном расстоянии друг от друга) оказываются связанными между собой еще прочнее. Чем менее «естественна» граница, тем чудовищнее ее давление на сложную реальность, тем большего внимания и осмысленных усилий требует ее охрана, тем чаще она вынуждает прибегать к насилию и принуждению. Самыми спокойными и менее всего охраняемыми государственными границами являются те, которые совпадают с территориальными пределами поселения внутренне единого и «обращенного вовнутрь» населения. Государственные границы, проводимые через области частого и интенсивного экономического и культурного взаимообмена, нередко служат предметом споров и даже вооруженной борьбы. Возьмем другой пример: как только сексуальные взаимоотношения начинают все больше отделяться от эротической любви и от устойчивых, многосторонних взаимоотношений сожительства, к которым они «естественно» принадлежали, так сразу они становятся предметом растущего беспокойства, требующим особой изобретательности и психологического напряжения, вдруг оборачивающегося насилием.
Можно сказать, что значение разделения, принудительности, с которой оно проводится и защищается, растет вместе с его хрупкостью и степенью ущерба, который оно наносит сложной человеческой реальности. Когда убеждаются в том, что разделение вряд ли примут на веру, за него сражаются изо всех сил; эта борьба за непроницаемость границ становится тем более угрожающей, чем менее она способна достичь своей цели.
Такую ситуацию многие считают наиболее отличительной чертой современного общества — общества, которое установилось в нашей части мира около трех столетий назад и в котором мы живем по сей день. В условиях, предшествовавших этому периоду (о которых часто говорят как о «до-современных»), сохранение различий и разграничений между разными категориями людей привлекало меньше внимания и вызывало меньше активности, чем сегодня, именно потому, что различия воспринимались как естественные, не зависящие от осознанных усилий со стороны человека. Они казались самоочевидными, вечными и неизменными, не поддающимися человеческому воздействию, а уже тем более не казались сотворенными человеком. Наоборот, они воспринимались как часть «божественного Космоса», где все и вся имело свое место и было обречено оставаться там всегда. Благородный человек был благородным по рождению, и ничто из того, что он делал, не могло лишить его этого качества или сделать его чем-то иным. То же относилось и к крепостным и большей части горожан (единственной лазейкой сквозь непроницаемые границы были война и религиозная деятельность; это обстоятельство обусловило пристальное внимание к профессиям священнослужителя и солдата, а также к построению, защите и развитию церковной и военной иерархий). И в самом деле казалось, что человеческая жизнь основательно обустроена, как и все остальное в мире, поэтому считалось, что нет причин различать «природу» и «культуру», «человеческие» и «естественные» законы, природный и человеческий порядок. Оба казались высеченными из единого прочного, нерушимого монолита.
Примерно к концу XVI в. в Западной Европе эта гармоничная и целостная картина мира начала рушиться (в Англии данный процесс пришелся на период после правления Елизаветы I). Поскольку число людей, не вписывавшихся четко ни в одну из установленных ячеек «божественной цепочки бытия» (а следовательно, и объем тех усилий, которые предпринимались, чтобы отнести их к строго определенным, тщательно соблюдаемым позициям), резко возрастало, постольку, естественно, ускорились темпы законодательной деятельности, в частности были приняты кодексы, регулирующие даже те сферы жизни, которые с незапамятных времен были предоставлены себе самим; кроме того, были созданы специальные органы для надзора, присмотра и защиты правил, для предупреждения нарушений и обезвреживания преступников. Социальные различия и неравенство стали предметом анализа, преднамеренного планирования и целеполагания и, наконец, осознанных, организованных и специализированных усилий. Постепенно становилось очевидным, что в отличие от леса, моря или поля социальный порядок является результатом человеческой деятельности, что он не может долго существовать, если его постоянно не поддерживать мерами, которые могут быть и должны быть спланированы и предприняты только людьми. Различия между людьми уже не рассматривались как «естественные». Коль скоро они — результат человеческой деятельности, то их можно улучшать или ухудшать. И что бы там ни было, они были и будут произвольными и искусственными. Таким образом, человеческий порядок стал восприниматься как предмет искусства, познания и технологии.
Это новое видение резко разделило природу и общество. Можно сказать, что природа и общество были «открыты» одновременно. В действительности же, если что-то и было открыто, то вовсе не природа или общество, а именно различие между ними, особенно различие между практикой, сопряженной с обществом, и практикой, связанной с природой. По мере того как условия человеческого существования все больше закреплялись законодательно и становились продуктом управления и обдуманной манипуляции, «природе» все более отводилась роль огромного хранилища, которое вмещало в себя все то, что еще не успели или не намеревались подчинить себе человеческие силы; иными словами, под «природой» подразумевалось все, что управлялось согласно собственной логике и что люди оставили на произвол судьбы. Философы заговорили
Идея порядка как регулярной последовательности событий, как гармоничного сочетания хорошо прилаженных частей, как ситуации, в которой все остается таким, каким и должно быть, появилась не в современную эпоху. Определенно современными являются интерес к порядку, понимание необходимости что-то делать для этого, страх перед тем, что если это «что-то» не будет сделано, порядок рассыплется в прах, превратится в хаос. (При этом под хаосом имеется в виду неудачная попытка упорядочить вещи; таким образом, положение дел, отличное от предполагаемого и устанавливаемого порядка, представляется не как другой порядок, а как отсутствие какого бы то ни было порядка вообще. Таким беспорядочным его делает неспособность наблюдателя контролировать поток событий, получать требуемую реакцию среды, предотвращать, устранять нежелательные или незапланированные ситуации, происшествия, короче говоря — неопределенность.) В современном обществе только чуткое отношение к человеческим делам может занять прочное место между порядком и хаосом.
И все же, как мы видели, границы любого участка в сети взаимозависимостей, любого составного, но отдельного действия, отсеченного от универсума жизнедеятельности, являются произвольными и потому прозрачными, легко проницаемыми и спорными. Управление порядком (всегда частичным) является тем самым неполным, далеко не совершенным и вынужденным постоянно оставаться именно таковым. Существует много внешних зависимостей, не объяснимых человеческими целями и устремлениями, которые сметают искусственно проведенные границы и вмешиваются в планы любых правителей. Спланированный и управляемый участок оказывается не более чем замком на песке, шалашом, продуваемым всеми ветрами, или, еще точнее, водоворотом в бурной реке, который, сохраняя свою форму, постоянно меняет свое содержание.
В лучшем случае мы можем говорить лишь об островках порядка (непостоянных и хрупких), разбросанных в огромном море хаоса (т. е. незапланированного и неоформленного потока событий). Самое большее, чего могут достичь попытки устройства порядка, — это относительно автономные субтотальности (отмеченные несколько большим перевесом центростремительных сил над центробежными, несколько большей интенсивностью внутренних связей и несколько меньшей значимостью внешних ограничений). Преимущество внутренней стойкости над внешними потрясениями всегда относительно и никогда не бывает абсолютным. А это значит, что победа порядка над хаосом никогда не бывает полной или окончательной. Борьба никогда не прекращается, поскольку ее предполагаемая цель в принципе не достижима.
Говоря это, мы делаем не более того, что выводим общие заключения из наблюдений некоторых случаев, рассмотренных в предыдущих главах. Вспомним то затруднение, с которым сталкиваются попытки втиснуть всех людей, попадающих в орбиту территориального образования или организации, в рамки строго разграниченных категорий, классифицировать их либо как «мы», либо как «они», как своих или чужих, как врагов или друзей. Мы видели также, что самые искренние попытки добиться ясности в этих разграничениях заканчиваются неудачей, поскольку всегда остается довольно большое число людей, которые находятся и не внутри, и не снаружи, т. е. чужаки, чье присутствие меняет всю картину и лишает ясности поведенческие ориентиры. Именно потому, что ни одна дихотомия, т. е. двусторонняя классификация, не соответствует сложности человеческих ситуаций, сама попытка навязать такие «пары» бесконечно многообразной реальности несет в себе изрядную долю двусмысленности — она-то и сохраняет опасность хаоса и постоянно отодвигает завершение задуманного порядка. Или вспомним затруднения, с которыми сталкивается любая бюрократическая организация, когда пытается подчинить поведение своих членов одной-единственной, определенной начальством цели и вычеркнуть все остальные мотивы и желания, какие только они смогут принести из других группировок, где они проводят свою жизнь помимо организации; или вспомним безнадежное стремление свести все человеческие отношения внутри самой организации к ситуациям обмена, способствующим достижению организационной задачи, и не позволять личным амбициям, ревности, симпатиям, дружелюбию или нравственным порывам нарушать исключительную концентрацию на одной-единственной цели, спускаемой с вершин бюрократической иерархии. Как мы видели, даже самые энергичные попытки в этом отношении не могут не закончиться неудачей — не могут воплотить в жизнь этот яркий, гармоничный образ, изначально закладывавшийся в организационную структуру. Отсюда и постоянные жалобы на ненадежность, двурушничество, неподчинение, предательство.
Попытки сконструировать искусственный порядок в соответствии с идеальной целью обречены на провал. Они всегда оставляют в воображении островки относительной автономии и в то же время преобразуют территорию, смежную с искусственно выделенными островками, в серое пространство двойственности, амбивалентности. По этой причине такие попытки должны постоянно возобновляться и вряд ли когда-нибудь прекращаться. Амбивалентность (как сущность беспорядка, хаоса) есть неизбежный результат всех без исключения классификаций, т. е. обращения с объектами реальности так, словно они и в самом деле отделены друг от друга и дискретны, будто они не выходят ни за какие рамки и, наконец, принадлежат только к одному подразделению. Амбивалентность проистекает из предположения, что люди, наделенные множеством качеств, могут быть четко разделены на тех, кто внутри, и тех, кто снаружи, на полезных и вредных, соответствующих и несоответствующих или что они, по меньшей мере, должны быть подразделены. Любая дихотомия как противопоставление неизбежно порождает амбивалентность; или, говоря иначе, не было бы амбивалентности, если бы не дихотомическое представление, по необходимости связанное со всяким стремлением к порядку.