Мытарства пассионариев
Шрифт:
– Ну-ну, вы не Моисей, к тому же у вас еще очень много дел. Вон, приход нужно поднимать, жизнь налаживать.
– Последний вопрос, технический. Как будут переправляться люди в Москву?
– Что касается моих полномочий, то я могу сказать вам только одно: все ваши московские квартиры отчуждены назад. Об остальном вам расскажет представитель Патриархии. А, да вот же он!
К их группе широким шагом подходил… секретарь архимандрита Илии! Вот так встреча! В рясе, могучий, немногословный, он после краткого знакомства четко отрапортовал:
– Всех прихожан перебросят в Москву военно-транспортным самолетом. Там до суда над вашим священником отцом Ипатием вы все будете жить в месте, которое для вас уже подготовлено. После суда сможете вернуться в свои квартиры. Отец Андрей полетит отдельно, со мной.
Он говорил настолько уверенно и спокойно, что ни у кого не возникло и тени сомнений по поводу того, что всё так и будет. Тем не менее, Андрей решил внести ясность в некоторые моменты.
– Но отец Арсений, который должен был вернуться со всеми, хочет остаться здесь и служить приходским священником.
– Пока это невозможно. Отец Арсений и отец Василий - важные свидетели на суде против всероссийской организованной преступной группировки. К тому же им двоим предстоит предстать и перед церковным судом.
Княжна Юсупова ахнула и ухватилась за руку Петра Ивановича.
– Позвольте, но за что? Отец Арсений столько пережил, столько сделал для этого прихода, для нас!
– Я думаю, ничего плохого не случится, и очень скоро ваш отец Арсений вернется к вам в целости и сохранности, и, возможно, ему даже выделят кого-нибудь в помощь. Отец Андрей, мы отправляемся прямо сейчас. Возьмите вещи и подходите к воротам.
Андрей коротко попрощался со своими боевыми товарищами, которые тут же ушли в неизвестном направлении, потом сходил за вещами и направился к воротам. Там его ждали жители Нового Фавора и все обитатели «колонии прокаженных». Во главе людей стояли княжна Юсупова со своим верным помощником Петенькой, отец Василий и отец Арсений. Андрей взял благословение у обоих священников, пообнимался с людьми и в конце подошел к старой княжне. У той снова глаза были на мокром месте.
– Наталья Николаевна, ну что вы опять плачете? Даст Бог, свидимся еще.
– Нет, Андрюша, я уже старая. Святой пророк Давид сказал Духом Святым, что человеку жизни на земле семьдесят лет [47] , а я уже сколько лет по отсрочке живу. Так что вряд ли мы с тобой, душа моя, увидимся. Поэтому прими от меня старческое благословение и вот эту ладанку.
Княжна сняла с шеи маленькую серебряную ладанку на цепочке и надела на шею Андрею.
– Эту ладанку подарил моей маме сам Государь Император Николай II. Береги её. И ступай, воин Христов Андрей, с Богом. Храни тебя Господь и Приснодева Мария!
47
См.: Псалом 89, стих 10
Они обнялись, троекратно, по-русски поцеловались, и Андрей решительно зашагал с секретарем архимандрита Илии через поле к вертолету.
Воздаяние
Шестисотый мерседес в сопровождении двух черных «кубиков» остановился около здания суда. Из машин сперва вышли грозного вида секьюрити в черных костюмах, черных очках и с «уоки-токи» в ушах, а потом из чрева «мерседеса» вылез дородный батюшка в подчеркнуто простецком рубище. Черная шевелюра с проседью, густая борода до глаз, жгучий взгляд, деревянный посох в руке и большой деревянный крест на толстом кожаном шнуре. Короче, сплошной колорит и типаж.
К нему попытались пробиться многочисленные журналисты. Шествуя сквозь эту суматоху, как ледокол сквозь арктические льды, священник наметил краем глаза молоденькую корреспондентшу, которая чуть не плакала от того, что не может протиснуться сквозь плотный строй своих более наглых коллег.
Батюшка вдруг резко остановился и, протянув в сторону журналистки свой указующий перст, громовым басом вопросил:
– Реки, раба Божия!
Та от неожиданности и такого голоса чуть не. Словом, она, заикаясь, спросила:
– Батюшка, скажите, вы признаете себя виновным хоть по одному из эпизодов?
Священник эффектно оперся на посох, набрал в могучую грудь воздуха и на всю площадь загудел:
– «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» [48] .
И пошел дальше. Секьюрити, как мошкару, отогнали журналистов от знаменитого батюшки, за которым закрылись двери суда.
48
Евангелие от Матфея. Глава 5, стихи 10-12 (заповеди блаженства из Нагорной проповеди Иисуса Христа)
Отец Ипатий вел себя уверенно, даже нагло, и гордо нес свою кудрявую голову в зал судебных заседаний. Там его поджидало несколько лучших адвокатов Москвы, которые, кстати, уже прозондировали почву и сказали, что свидетелей по делу нет, и «мы их порвем». А журналисты, которых будет полный зал, завтра же не оставят камня на камне от обвинителей.
Но свидетели были! Их начали заводить по одному в зал заседаний, и перед судьями (как и перед целым залом журналистов) во всех подробностях разворачивалась картина жутких преступлений организованной группировки, центром которой был священник отец Ипатий. Восемь часов свидетельских показаний, после которых слово попросил представитель Патриархии. Он сообщил, что решением Священного Синода Русской Православной Церкви архимандрит Ипатий полтора года назад лишен сана и запрещен в служении, а год назад предан анафеме. После чего судья стукнула молотком, объявив перерыв в слушании до завтра. Завтра снова предстояло выслушивать показания свидетелей.
Отец Ипатий встал и направился к выходу. Ему никто ничего не кричал в след, не сыпались проклятия от тех, кого он предал, чьи жизни он попытался разрушить, но его словно тяжелым камнем привалили. Ноги то и дело подкашивались, и вся его горделивая осанка все чаще походила на карикатуру. А тут со всех ракурсов эти журналюги, эти стервятники всё клацают и клацают своими камерами! Как дошел до машины, он не помнил. Что ему тарахтели виноватые заискивающие адвокаты, он не слышал.
Дома, когда он плюхнулся на колени перед иконами, на него вдруг так накатило, что он еле успел добежать до туалета, где его безудержно и долго рвало. Тугая струя холодной воды, под которую он подставил голову, облегчения не дала. Он умывался и умывался, но, как ему казалось, не мог смыть с себя той липкой грязи, которую оставили на нем взгляды его бывших прихожан и камеры папарацци.