Мю Цефея. Шторм и штиль (альманах)
Шрифт:
Максимка старательно держит ладошки возле ушей. Молодец.
Нужно соблюдать приличия, ведь так?
Даже если нас — всех нас, идущих на данном судне к неведомому итогу, — по-хорошему и вовсе не бывает.
***
Это случилось очень давно, говорил Влад. Не началось, Тамарчик, а именно что случилось. Потому что Архимед и Пифагор как раз и заложили основу, на которой поднялась Академия. Не зря же на знаменах их рисовали в самом начале, помнишь?
Тамара не помнила, она не шибко интересовалась историей, тем более такой перевранной сто тыщ раз, как история революции. Не только истинной, Научно-технической, но и всех, выдуманных, дабы замести ее следы. Тамару интересовали
Влад и не ждал от нее внимания, он говорил-то лишь потому, что перекладывал, переставлял местами в голове какие-то разрозненные правды и полуправды, факты и версии. Снова и снова, оплачивая билеты, и покупая ту мохеровую шаль на рыночке, и даже во сне… нет, особенно во сне.
Ну вот, говорил он, так и решилось: построить свой мир. По стройным формулам и просчитанным орбитам. Без теплорода. Без хрустальных небес. Разрушить замшелые догматы. Ага, кивала Тамара, разрушить, оно завсегда, как же ж. И как? Влад усмехался пепельной выцветшей улыбкой: как и предполагалось всякими ретроградами и пораженцами, мир тут же стал замерзать без флогистонового слоя. Этого и ждали, потому сразу же закачивали теплород под землю, чтобы решить проблему, создав источник внутреннего тепла. Тамара скучнела, вспоминая, чем обернулся этот проект. А вот что начнет рушиться свод… Влад замолкал и прятал глаза. Не ждали, догадывалась Тамара. Ну а как иначе? Убрать подпорку и ждать, что…
Считалось, что он растворится в воздухе, сам, один-единственный раз буркнул Влад и больше не поддавался на уговоры рассказать про небо. Только и добавил: у меня вот в Питере тоже были братья и сестры, Тамар. Мне ничуть не легче. И все равно казалось, что врет и себе, и ей.
Все вокруг нестерпимо провоняло ложью. Тихоновым, так это определил для себя Влад: Тихоновым. Полярным, мать его за ногу, сиянием. Вулканом, который чуть позже стал неотвратимо сползать за срез событий, утаскивая всю базу, и Алмазовым, который сумел вывернуться из-под санкций Академии наук, списав промашку с огромным флогистонохранилищем, отправившимся вовнутрь мира, на погрешности Морозова-старшего. Афишами, не везде еще ободранными и беспомощно выдающими годовые, да что там — недельные кольца недавних событий: борьбу большой и малой Академий, историю всех трех лженаук и заговора аспирантов-вредителей, изложенные в пьесах разной степени доступности и достоверности, а чаще попросту в водевилях и мюзиклах. Газетами, заголовки которых тухлой водой смыкались над малейшей тенью правды, не позволяя судить уже ни о ходе войны, ни о человеческих потерях, ни даже об истинной судьбе значительных городов.
— Что пишут? — спросила Тамара, размешивая чай в стакане и разглядывая тесную привокзальную площадь через просторное окно.
— Рапортуют о жизни в Москве, — машинально ответил Влад, не в силах ни убрать руки от лживой бумаги, пахнувшей типографией, ни перевернуть страницу. — Столица впереди всей страны по электрификации… Успехи в переоборудовании заводов. Полная ликвидация безграмотности. Много чего так-то.
Пройдет немного времени — и руины действительно расчистят, зачарованно думал он. И тогда — что? Опять заселят, как о том пишут? Но зачем? Хотелось протереть несуществующие очки и смахнуть, как пыльную паутину, искаженный и завиральный мир победившего прогресса, частокол подлогов и фальшивок, в котором цинично выглядывала оловянным глазом дикая крупинка правды. В Москве, к примеру, и впрямь не осталось ни одного неграмотного после падения гигантского куска неба, так по сию пору и возвышавшегося подобно айсбергу. Академия деловито и споро устроила там трудовые лагеря для старородцев, однако Влад успел уже достаточно насмотреться на последствия разнообразных научных разработок, чтобы верить в описываемые успехи.
Тамара перегнулась через стол и цепко взялась пальцами за запястье Влада. Он вопросительно глянул на побледневшее лицо девушки и посмотрел на площадь.
За пыльными широкими окнами началось непонятное движение. Выехали три крытых грузовика, из них посыпались на мостовую одетые вразнобой, но все не по погоде люди. Оглядывались, оправляли одежду, ощупывали себя и друг дружку. Влад почувствовал, как холодеют скулы от паршивого предчувствия. Из кабин упруго выскакивали ликбезы с винтовками, оцепляли небольшой гурт людей, указывали руками на здание вокзала, жадно дымили, то и дело поглядывая куда-то в небо.
Стремительно сгущались тучи, цвета линяли и тускнели на глазах, словно собиралась яростная июльская гроза. Интересно, подумал онемело Влад, а как теперь будет с грозами — понятное дело, тихоновы всякие напридумывают любых объяснений, это-то да; и все же?
Если вывести всех старородцев подчистую?
Тамара сдавленно охнула. Кто-то из привезенных выскользнул между ликбезами и побежал к столовой. Ребенок, девчонка совсем. Бежала одеревенело, но постепенно начинала скользить, и Влад накрыл ладонь Тамары своей, растерявшись и не понимая, что дальше. Вот сейчас она вбежит сюда, попросит о помощи — и…
Яростно гремел клаксон. Взвыла сирена воздушной тревоги. Запахло озоном.
Девочка не успела. Она замерла на полушаге, в глазах успело плеснуться недоверие и непонимание: как же так, разве можно с детьми, — а потом одежда застыла, словно вырезанная из мрамора, окаменение волной пронеслось по рукам, протянутым к окнам столовой, по шее и лицу. И все стихло. Ликбезы, переругиваясь, подбежали к застреленной, попытались сдвинуть с места, протащили несколько шагов и оставили в покое. Тут же кто-то побежал на почту, придерживая винтовку рукой.
Тамара дрожала. Попытаться уйти сейчас значило привлечь к себе внимание ликбезов, но и оставаться…
Тамарины документы попали в архив вместе с документами еще нескольких сот погибших, взамен нашлись другие, понадежнее, но Влад и минуты не заблуждался насчет способностей подруги хранить в тайне ее родословную. Змеи никогда не отличались кротостью нрава и миролюбивостью, а уж во времена ненастные и лихие — подавно.
Что Тамара углядела в нем, Влад не мог взять в толк. Хуже, он подозревал поочередно, то — что она знала о полученных им указаниях уничтожить, то — что просто искала способа поудобнее предаваться безудержному разврату с каждым, кто находится вне поля зрения Влада Морозова, то — что и вовсе движима желанием убивать и однажды именно этим у них и кончится.
Подозрения жили в обнимку с лютой, яростной любовью, от которой сводило скулы и пропадал сон.
Спустя примерно полчаса на площади появился усталый почвенник в кожане. Осмотрев окаменелую девочку, недовольно покачал головой, потом выпрямился, задрав лицо к небу и держа камень за плечи. Неуловимое движение — и оба ушли под землю. Без всплеска.
Влад с Тамарой не решились тронуться с места до тех пор, пока последних этапируемых не увели куда-то в недра вокзала.
Было сумрачно, хотя снаружи вовсю старалось пристыженное солнце.
4
Впереди сгущаются странные тучи, и мы с Тохой уходим из рубки, чтобы понюхать, как оно ощущается вживую.
Нас шестеро, но все мы совершенно непохожи друг на друга, и сегодня это скорее помогает, чем наоборот.
Тоха с ходу скидывает полушубок, оказываясь от пояса и до подмышек увитым медными цепями. Руки сверкают от искрящих браслетов. Глаза переливаются грозовой бирюзой, волосы поднимаются и встают дыбом. Тоха — наша ярость и гроза. Гнев, разящий молнией.