На берегу

Шют Невил

— Не то. Угадывайте в последний раз.

— Ваше вязанье.

— Я не умею вязать. Не признаю никаких успокоительных занятий. Пора бы вам это знать.

Им подали коньяк и содовую.

— Ладно, сдаюсь,— сказал Дуайт. — Так что же у вас тут?

Мойра открыла чемоданчик. Внутри лежали репортерский блокнот, карандаш и учебник стенографии. Дуайт широко раскрыл глаза.

— Послушайте, неужели вы взялись изучать эту штуковину?!

— А чем плохо? Вы же сами мне посоветовали.

Дуайту смутно вспомнилось,

что однажды от нечего делать он и правда сказал ей — занялась бы стенографией.

— Вы что же, берете уроки?

— Каждое утро. Мне надо быть на Рассел-стрит в половине десятого. Я — и половина десятого! Приходится вставать, когда и семи еще нет!

— Прямо беда! — усмехнулся Дуайт. — А зачем вам это?

— Надо же чем-то заняться. Мне надоело боронить навоз.

— И давно вы этим занимаетесь?

— Три дня. Делаю огромные успехи. Вывожу загогулины, кого угодно перезагогулю.

— А вы, когда пишете, понимаете, что загогулины означают?

— Пока нет,— призналась Мойра и отпила глоток. — Для этого надо еще много работать.

— Вы и на машинке учитесь печатать?

Мойра кивнула.

— И счетоводству тоже. Всей премудрости сразу.

Дуайт посмотрел на нее с удивлением.

— Когда вы все это одолеете, из вас выйдет классный секретарь.

— На будущий год,— сказала Мойра. — Через год я смогу получить отличное место.

— И много народу там учится? Это что же, школа или курсы?

Она кивнула.

— Я и не думала, что будет так много. Пожалуй, только вдвое меньше, чем бывало обычно. Сразу после войны учащихся было раз-два и обчелся, и почти всех преподавателей уволили. А теперь поступает все больше народу, и уволенных придется вернуть.

— Значит, приходят новые ученики?

— Больше подростки. Я среди них себя чувствую бабушкой. Наверно, дома они надоели родным, вот их и заставили заняться делом. — Мойра чуть помолчала, потом прибавила: — И в университете то же самое. Сейчас куда больше слушателей, чем было несколько месяцев назад.

— Вот уж не ждал такого оборота,— сказал Дуайт.

— Сидеть дома — скука,— объяснила Мойра. — А на этих уроках встречаются все друзья-приятели.

Дуайт предложил ей выпить еще, но Мойра отказалась, и они прошли в зал обедать.

— Вы слышали про Джона Осборна и его машину? — спросила Мойра.

Дуайт рассмеялся:

— А как же! Он мне ее показывал. Наверно, он всем и каждому ее показывает, кого только зазовет. Отличная машина.

— Джон сошел с ума. В этой машине он разобьется насмерть.

— Ну и что? — сказал Дуайт, принимаясь за бульон. — Лишь бы он не разбился прежде, чем мы уйдем в рейс. Он получает массу удовольствия.

— А когда именно вы уходите?

— Думаю, примерно через неделю.

— Это очень опасный поход? — негромко спросила Мойра.

Короткое молчание.

— Нет, почему же,— сказал Дуайт. — С чего вы взяли?

— Вчера я говорила по телефону с Мэри Холмс. Похоже, Питер ей сказал что-то такое, что ее встревожило.

— О нашем походе?

— Не прямо о нем. По крайней мере так мне кажется. Вроде он собрался написать завещание.

— Это всегда разумно,— заметил Дуайт. — Каждому следует составить завещание, то есть каждому женатому человеку.

Подали жаркое.

— Скажите же мне: очень это опасно? — настойчиво повторила Мойра.

Дуайт покачал головой.

— Это очень долгий рейс. Мы будем в плаванье почти два месяца и примерно половину времени — под водой. Но это не опаснее, чем любая другая операция в северных морях. — Он чуть помолчал. — Там, где возможно, был ядерный взрыв, подводной лодке рыскать всегда опасно. Особенно с погружением. Никогда не знаешь, на что наткнешься. Морское дно сильно меняется. Можно напороться на затонувшие суда, о которых и не подозревал. Надо пробираться между ними поосторожнее и глядеть в оба. Но нет, не сказал бы, что рейс опасный.

— Возвращайтесь целый и невредимый, Дуайт,— тихо сказала Мойра.

Он весело улыбнулся.

— Ясно, я вернусь целый и невредимый. Нам дан такой приказ. Адмирал желает заполучить нашу лодку обратно.

Мойра со смехом откинулась на спинку стула.

— Вы просто невозможный! Только я начну разводить сантименты, вы… вы их прокалываете, как воздушный шарик.

— Наверно я-то не сентиментален. Шейрон всегда это говорит.

— Вот как?

— Ну да. Она даже всерьез на меня сердится.

— Неудивительно,— заявила Мойра. — Я очень ей сочувствую.

Пообедали, вышли из ресторана и отправились в Национальную галерею, где открылась выставка духовной живописи. Все картины писаны были маслом, большинство в модернистской манере. Тауэрс и Мойра обошли часть галереи, отведенную под сорок выставленных картин,— девушка смотрела с интересом, моряк откровенно ничего в этой живописи не понимал. Оба несколько терялись перед “Снятиями с креста” в зеленых тонах и “Поклонениями волхвов” в розовых; перед пятью или шестью полотнами, трактующими войну в религиозном духе, они немного поспорили. Постояли перед картиной, заслужившей первую премию: скорбящий Христос на фоне разрушенного города.

— В этом что-то есть,— сказала Мойра. — На сей раз я, пожалуй, согласна с членами жюри.

— А по-моему это мерзость.

— Что вам тут не нравится?

Дуайт в упор разглядывал картину.

— Все не нравится. Это же насквозь фальшиво. Ни один пилот, если он в здравом уме, не полетит так низко, когда вокруг рвутся водородные бомбы. Он бы просто сгорел.

— Но композиция хороша и цветовая гамма тоже,— возразила Мойра.

— Да, конечно. А сюжет фальшив.

— Почему?