На далеких окраинах

Николай Николаевич Каразин

На далеких окраинах

Роман в 3-х частях

Четыре волка, гуськом друг за другом, боязливо оглядываясь, спускались с песчаного бугра.

Если бы им предоставлен был свободный выбор, то они спустились бы совсем не с этой стороны. Их зоркое зрение, несмотря на темноту ночи, упорно останавливалось на одном и том же предмете. Их раздутые ноздри жадно втягивали в себя струю воздуха, несшуюся от этого предмета. Голод ворочал внутренности степных хищников, зубы скрипели и щелкали, налитые кровью глаза искрились во мраке.

Бандиты остановились в лощине, куда не проникали лучи лунного света, и сели. Они не решились отступить совсем и выжидали. Они хорошо устроились: надо было прилечь к самой земле — я хотел сказать на песок, потому что земли давно уже не видно было в этом песчаном, волнистом море — чтобы заметить четыре рядом торчащих силуэта, с острыми, настороженными ушами. А, между тем, сами волки хорошо видели кругом. Луна усердно помогала им в этом обзоре, освещая своим мертвым светом мертвую окрестность.

Лощина, где они сидели, заменяла темную литерную ложу, пустыня — ярко освещенную сцену.

Голодные бродяги видели все, а их не видел никто.

Они видели верблюда, который стоял на вершине противоположного бугра; они видели, как безобразно, неловко привешены были к бокам животного толстый тюк, обмотанный веревками, русский чемодан, железная складная кровать в чехле и медный закопченный чайник. Все это висело кое-как, и, должно быть, сильно беспокоило верблюда; заметно было, что его вьючили неопытные и неискусные руки.

На самом верху, неловко растопырив ноги, сидела человеческая фигура. Голова у этой фигуры была обвязана белым платком, одета она была в белую же, русскую рубаху, на длинных смазных ботфортах виднелись ржавые шпоры, из-за плеч торчала двустволка. Фигура эта как-то странно колыхалась на вершине вьюка: то она откидывалась назад, то вдруг нагибалась вперед; головной убор сбился на самое лицо. Нетрудно было догадаться, что всадник спал, и спал весьма крепко, несмотря на неловкость своего положения.

У верблюда в разорванный ноздри продета была волосяная веревка; конец той веревки находился в руках другого путешественника, который шел пешком.

Взобравшись на берег, вся группа остановилась. И верблюд, и шедший пешком — разом увидели то, что давно уже наблюдали волки. Первый смотрел равнодушными, полузакрытыми глазами, пережевывая вонючую, зеленую пену, второй кинулся будить своего товарища.

Внизу, где сыпучая, песчаная гряда переваливалась через едва заметный след караванной дороги, стоял безобразный ящик на трех колесах. Четвертое лежало около.

Как у трупа, около которого повозились уже крылатые и четвероногие хищники, из-под клочьев изорванного мяса и кожи торчат оголенные ребра, так из-под клочьев холстины виднелись деревянные ребра верхней части кузова.

Немного в стороне лежала куча старого изодранного платья. У этой кучи виднелось что-то похожее на человеческую ногу; у этой кучи были даже руки, судорожно искривленные пальцы которых глубоко врылись в окровавленный песок, и от этой кучи несло запахом разлагавшегося трупа.

Кругом было тихо, как в могиле: ни звука, ни движения.

— Падалью воняет, — произнес проснувшийся всадник.

— А ведь дело скверное, — заметил другой. — Не вернуться ли нам назад, в Аль-Кадук?

— Падалью воняет. Это сделано давно; или сегодня, рано утром, или еще вчера. Они теперь далеко. Ну, тяни эту ленивую гадину и едем дальше.

— Да, черт возьми, едем... Я, вот уже целую ночь иду пешком.

— Если бы верблюд мог идти без твоего содействия, мы ехали бы оба; а я разве виноват, что у меня осталась в распоряжении только одна нога... Проклятое колено! Как оно опять расходилось!

— А что, если с нами то же будет? Если барантачи теперь на той станции, куда мы едем?

— А если они там, откуда мы уже уехали? Шансы совершенно одинаковы. Продвинь еще немного вперед этого подлеца... А! вот оно что... Ведь я узнал, кто это.

— Я тоже догадываюсь.

— Это жид, помнишь, в Уральском укреплении, с женой и немцем-механиком... Ты это их ищешь? Загляни в фургон; там, должно быть, и жена, и немец.

— В фургоне никого нет, — процедил сквозь зубы тот, который шел пешком.

Он бросил верблюда и, взобравшись на колесо экипажа, рылся внутри его, погрузившись в фургон всем корпусом.

— Ну, значит, у него украли жену и немца, да, кажется, сколько я могу разглядеть, и его собственную голову.

Мороз подрал по коже обоих наблюдателей. Скверные мысли заворочались в мозгу. Одни, в самом глухом месте песчаной пустыни. Ждать помощи неоткуда. Кто поручится, что с ними не будет, может быть, даже очень скоро, того, что случилось с этим жидом... Может быть, за этим барханом сидят они... Сейчас вылетят на них со своими длинными пиками...

— Ты слышал!?

— Ничего не слышал.

— Где-то гикают.

— Это у тебя в воображении гикают или... постой-ка... нет это в желудке у нашей скотины, — бравировал тот, который сидел на верблюде. Но голос его слегка дрожал, словно в его горле что-то задерживало звуки. — А этот собирался водку гнать в Ташкенте... Заводы строить хотел, барыши наживать... Что это ты прячешь за пазуху?.. Покажи-ка...

— Что прячу... Кто прячет?! Ничего не прячу; это так... проклятые вши развозились... Я только почесался...