На Форсайтской Бирже (Рассказы)
Шрифт:
Он хорошо выспался и еще до полудня вернулся домой. Радость Флер, выбежавшей встречать его, и солнечный покой реки пролили бальзам на его сердце, так что он не без аппетита позавтракал. После завтрака к нему на веранду пришел старший садовник.
– Выставку цветов отложили, сэр. Сегодня не откроют. А немцы, похоже, зарвались, сэр, как вы полагаете?
– Не знаю, - сказал Сомс. Все, казалось, воспринимали войну, как веселый пикник, и это раздражало его.
– И лорд Китченер, на счастье, здесь, - сказал садовник.
– Уж он-то им покажет!
– Война может продлиться и год и больше, - сказал Сомс.
– Так что не тратьте зря деньги, понятно?
Садовник удивился.
– А я думал...
– Думайте, что хотите, но никаких лишних трат, и готовьтесь сеять овощи. Ясно?
– Ясно, сэр. Так вы думаете, это дело серьезное, сэр?
– Да, - сказал Сомс.
– Слушаю, сэр.
Садовник удалился. И у этого ветер в голове! В том-то и беда: сердце у людей доброе, а вот голова не работает. У немцев, говорят, головы большие, круглые, а затылок срезан. Да, помнится, так оно и есть. Он вошел в дом и взял "Таймс". Читать газеты - больше как будто ничего и не оставалось. Вошла Аннет с румянцем на щеках и клубком шерсти в руке.
– Ну, - сказал он, выглядывая из-за газеты, - теперь ты довольна?
Она подошла ближе.
– Брось газету, Сомс, дай я тебя поцелую.
– Это по какому же случаю?
Аннет отбросила газету в сторону и села к нему на колени. Потом положила руки ему на плечи, наклонилась и поцеловала его.
– Потому что вы не покинули мою родину в беде. Я горжусь Англией.
– В первый раз слышу, - сказал Сомс. Она была не легонькая, от нее пахло вербеной.
– Не знаю, право, - добавил он, - какую пользу мы можем принести. Разве что на море.
– О, но это все, что нужно. Теперь мы не приперты к стене, мы опираемся на вас.
– Ты-то безусловно, - сказал Сомс, нисколько, впрочем, не огорчаясь этим обстоятельством.
Аннет встала. Вид у нее был преображенный.
– Теперь мы разобьем этих ужасных немцев. Сомс, нужно расстаться с фрейлейн. Нельзя больше ее держать.
– Я этого ждал. Но почему? Она-то чем виновата?
– Оставить в доме немку? Нет!
– Да почему? Какой от нее вред? А если ты ее уволишь, что ей делать?
– Что угодно, лишь бы не в моем" доме. Почем мы знаем, может, она шпионка.
– Чушь!
– Ах, вы, англичане, так туго соображаете, всегда спохватываетесь слишком поздно.
– Не вижу проку в истериках, - буркнул Сомс.
– О нас будут говорить по всей округе.
– Пусть говорят.
– Non! Я уже сказала ей, чтобы собиралась. А Флер после каникул отдадим в закрытую школу. Не возражай, Сомс, я не оставлю в своем доме немку. "A la guerre comme a la guerre".
Сомс проворчал что-то очень неодобрительное. Ну, закусила удила! Чувство справедливости в нем" было глубоко оскорблено, однако рассудок подсказывал, что если спорить с Аннет, положение станет невыносимым.
– Тогда пришли ее ко мне, - сказал он.
– Только не вздумай с ней нежничать, - сказала Аннет и ушла.
"Нежничать"! Это слово возмутило его. "Нежничать"! Он все еще возмущался, когда до его сознания дошло, что гувернантка стоит перед ним.
Это была молодая женщина высокого роста, румяная, с немного выступающими скулами и честными серыми глазами, и стояла она молча, сцепив опущенные руки.
– Скверная получилась история, фрейлейн.
– Да, мистер Форсайт. Madame говорит, что я должна уехать.
Сомс кивнул.
– Французы очень эмоциональны. У вас есть какие-нибудь планы?
Гувернантка покачала головой. Сомс прочел в этом движении полную безнадежность.
– Какие у меня могут быть планы? Никто не захочет меня держать. Мне нужно было уехать в Германию неделю назад. А теперь меня выпустят?
– Почему бы нет? Мы ведь здесь не на побережье. Поезжайте в Лондон, поговорите с кем следует. Я дам вам письмо, подтвержу, что вы отсюда не выезжали.
– Благодарю вас, мистер Форсайт. Вы очень добры.
– Я-то не хочу, чтобы вы уезжали, - сказал Сомс.
– Все это глупости; но тут я бессилен.
– И, заметив, что на скулах у нее блестят две большие слезы, он поспешил добавить: - Флер будет скучать без вас. Деньги у вас есть?
– Очень мало. Я все время отсылала мое жалованье старикам родителям.
Вот оно! Старики родители, Малые дети, больные, и все прочее. Жестоко это! И он же сам толкает человека в пропасть! А внешность у нее приятная. Ничего ей не поставишь в упрек, кроме войны!
– На вашем месте, - сказал он медленно, - я бы не стал терять времени. Поезжайте сейчас же, пока они еще только осматриваются. А потом начнется такая истерика... Погодите, я дам вам денег.
Он подошел к старинному ореховому бюро, которое купил по случаю в Рэдинге, - прекрасная вещь, с потайным ящичком, и продали за бесценок. Сколько же ей дать? Все так неопределенно... Она стояла совсем тихо, но он чувствовал, что слезы бегут у нее по щекам.
– Ну их к черту, - сказал он вполголоса.
– Я дам вам жалованье за три месяца и пятнадцать фунтов наличными на дорогу. Если вас не выпустят, дайте мне знать, когда все истратите.
Гувернантка подняла сцепленные руки.
– Я не хочу брать у вас деньги, мистер Форсайт.
– Глупости. Возьмете все, что я вам даю. Я этого не хотел. По-моему, вам нужно было у нас остаться. При чем здесь женщины?
Он достал из потайного ящичка нужное количество банкнот и вернулся на середину комнаты.
– Я вас отправлю на станцию. Поезжайте и сегодня же обратитесь куда следует. Пока вы собираетесь, я напишу письмо.
Гувернантка наклонилась и поцеловала ему руку. Такое с ним случалось впервые, и нельзя сказать, чтобы это ему понравилось.