На грани безумия

Гейтсбери Джеймс

– Хм, как я этого раньше не заметил. А у твоей девочки ангельское личико, – он протянул ко мне свою потную и дурно пахнущую руку и взял меня за подбородок.

– У-у-у, я бы даже сказал, как ни странно, красивее ребёнка я ещё не видел, а эти большие бездонные глаза, только они чего стоят.

Я с отвращением и презрением отвернулась от него.

– Ха-ха-ха! – засмеялся вдруг громко и раздражительно он, затем, снова повернув к себе моё лицо и вглядываясь в него, произнёс:

– Жаль только, что она ещё слишком мала. Сколько ей лет? Семь, восемь? – спросил он, у мамы бросив на неё беглый взгляд. На тот момент мне было около семи.

– Ничего, подождем, когда подрастет, – заключил он с насмешкой в голосе.

– Не

трогайте её, – загородив меня грудью от него, твердо сказала мама.

– О, да, конечно. С неё ведь пока нечего взять, зато есть то, что мне вполне подойдет сейчас, – прошипел он и снова схватил грубо за руку маму.

– Нет, отпустите меня, – вырываясь из его рук, взмолилась мама. – Ну, прошу вас, не трогайте вы нас!

Но в последний момент, когда она попыталась вырваться из его рук, оттолкнув его от себя, он от злости молниеносно занёс над ней руку и больно ударил её по лицу. Она в ужасе вскрикнула. Увидев всё это, я, словно обезумев, бросилась к нему и со всей силы укусила его за руку. Он, как ошпаренный, бешено закричал. В это время мама вырвалась из его рук и подбежала ко мне. На его крик в комнату ворвалась тётя Эрна. Она была в тёмно-синем шёлковом халате до пят, а её растрёпанные волосы, которые она, по всей видимости, не успела ещё прибрать, делали её вид ещё более отталкивающим.

– Что здесь происходит? – возмущённо закричала она и, посмотрев на своего сына, который со стоном склонился над своей прокушенной рукой, с беспокойством бросилась к нему.

– Что они с тобой сделали?

– Это благодарность за то, что мы их тут приютили, – злобно поглядывая на нас, произнёс сын тёти Эрны, сплёвывая сквозь зубы. Его глаза, казалось, налились кровью.

– А эта гадкая девчонка совершенно дикая и неуправляемая. Вот, посмотри, что она сделала. Она прокусила мне руку.

Увидев посиневшую руку своего сына и следы зубов на ней, она в ужасе закричала:

– Как? Что это за дикость? Этого ещё не хватало, – уже в бешенстве сказала она. – Ну, всё, с меня хватит. Больше я этого терпеть не намерена. Быстро собирайте свои вещи и убирайтесь отсюда вон, и чтобы духу вашего здесь больше не было.

Я чувствовала, как у мамы в этот момент опустились руки, она стояла, вся побледнев, глядя на всё невидящими глазами.

– Вон! Я сказала, вон отсюда! – уже истерично прокричала тётя Эрна и, указав нам рукой на дверь, остановилась в ожидании. Мама машинально начала собирать вещи в чемодан, а я тем временем быстро оделась, после чего мы направились к выходу. Тётя Эрна всё ещё бежала за нами по лестнице и кричала нам вслед:

– И чтобы ноги вашей больше здесь не было! Оборванцы! Нищие!

Её голос ещё долго звенел у меня в ушах, казалось, что мир в этот момент окончательно обрушился на нас, а фигура тёти Эрны грозной тенью продолжала ещё какое-то время злобно следовать в моём подсознании повсюду за нами.

Глава VI

Итак, мы оказались на улице. Невыносимый жестокий холод тут же сковал наши лица и руки. Ветер неистово стенал и гулом завывал в потрескивающей вершине деревьев, а опускаясь на землю, вихрем поднимал снег и, кружа перед нами, больно, как осколки режущего стекла, впивался нам во всё тело. Иногда мимо нас проходили люди, укрываясь руками, как и мы, от снежной бури. Долго и утомительно, преодолевая снежные препятствия, мы добрели до покрытой изморозью скамейки, одиноко стоявшей среди заснеженных деревьев. Мама тяжело опустилась на неё. Я заметила по выражению её лица, будто она внутренне преодолевает какую-то сильную боль. Увидев моё беспокойство, она тут же произнесла:

– Сейчас, дочка. Я немного передохну, и пойдём дальше.

Наконец приподнявшись, она тут же схватилась рукой за грудь.

– Что с тобой, мама? – в замешательстве, спросила я.

– Ничего, дочка не беспокойся. Это сейчас пройдет, – сказала

она, пытаясь меня успокоить, но её лицо говорило о том, что она всё ещё с трудом преодолевает боль в груди. Она свернулась комочком в своём сером драповом пальто, которое казалось очень лёгким для зимы. Она утерла покрасневшей рукой лицо от слёз, которые выбил из её глаз сильный ветер, в обрамлении пушистой белой шапочки её лицо казалось совсем бледным и осунувшимся, несмотря на холод. Вскоре она, будто очнувшись, поднялась со скамейки, а я следом за ней. Мы медленно побрели дальше.

– А куда мы идём? – спросила я, нарушив молчание, которое нарушало разве что гулкое завывание ветра.

– К крёстной, Кристина. Нам ведь больше не к кому идти. У нас никого больше нет.

Мы дошли до очередной скамейки, и мама снова тяжело опустилась на неё. Я присела рядом. Вскоре я заметила, как она что-то долго ищет у себя в кармане, после чего она вытащила оттуда маленький клочок свёрнутой бумаги и протянула его мне.

– Здесь адрес, Кристина, если со мной что-нибудь случится, – её губы в этот момент сильно посинели, она дрожащими руками вложила мне в ладони листок с адресом. Затем, тяжело потянувшись рукой к сердцу, она наклонилась немного вперёд…

– Мама, тебе плохо? – беспокоилась я, видя её болезненное состояние.

– Нет. Нет. Сейчас пройдёт, – успокаивая меня, ответила она.

– Но я же вижу, что что-то не так.

– Сейчас отпустит, – взяв меня левой рукой за руку, сказала она. – Всё хорошо, Кристина, всё хорошо.

Через какое-то время, всё еще сидя на заснеженной скамейке, я почувствовала, как её рука тяжело упала ей на колени.

– Мама, мама? – встрепенувшись и вскочив со скамейки, я бросилась трясти её за руки.

– Мама, очнись! Что с тобой? – сквозь жестоко хлеставший мои глаза сильный ветер кричала я, но он заглушал мой крик. Она сидела неподвижно. Я продолжала трясти её, сколько во мне только было сил, но её тело в ответ вдруг тяжело опустилось, а затем упало на скамейку. Меня охватил ужас.

– Нет! Нет! Мама, прошу тебя, очнись! Мама! – уже плача, твердила я.

Мимо проходили люди, и, казалось, никто из них не обращал на нас никакого внимания. Они продвигались вперёд, сквозь снежную бурю, пытаясь призрачно бороться с ней движениями рук, устремляясь вперёд, и были целиком увлечены своими мыслями и чувствами до самозабвения, не замечая, что творится вокруг. Я не раз задавалась вопросом: что происходит с людьми? Откуда в них это равнодушие и безразличие? Что вообще происходит с миром? Но каждый раз моё сознание заходило в тупик. Кто мы и что мы делаем на этом свете? Созидаем ли мы добро или безжалостно творим зло, опрометчиво следуя своим страстным желаниям? Что движет душой человека, его помыслами и чувствами? Сейчас мне ясно одно: злость и жестокость, неотъемлемо следуя друг за другом, укореняются в нашей жизни. Судьба безжалостно калечит и ломает, кого-то делая злым и мстительным, а кого-то – слабым и бесхарактерным. Но есть и те, у кого сквозь это тяжёлое бремя жизни проявляется луч света, словно их душа понимает что-то, чего не могут понять многие из нас. Хотя они нам кажутся наивными и странными, но именно они несут добро и свет миру, и если бы их было больше, то, возможно, мир бы просветлел от этого чувства разума и души, которая и должна нести свет в человеке…

Просидев довольно долго на скамейке возле мамы, я начала чувствовать, как мои руки и ноги начинает щипать сильный мороз, но мне было уже всё равно. Я сидела, как обречённая, пригвожденная к морозной скамейке. Вскоре острый холод своим болезненным пощипыванием начал отпускать меня, а ему на смену пришло спокойствие. Мои глаза начали медленно смыкаться, я постепенно погружалась в сон, он принёс с собой другое леденящее ощущение в теле.

– Девочка, девочка, – словно с неба кто-то позвал меня на эту землю, но мой сон был так сладок, что я совершенно не хотела просыпаться.