На грани полуночи
Шрифт:
Он бросил на нее осторожный взгляд.
– Ты всегда начинаешь злиться на меня, когда мы затрагиваем эту тему. Я устал от обвинений.
Он медленно вышел из ее тела, издав долгий, шумный вздох удовольствия, и упал на спину. Твердый член лежал на животе, поблескивая влагой от ее соков.
Лив смущенно покосилась на него.
– Ты можешь просто так это оставить?
В глазах Шона мелькнуло озорство.
– Ты хочешь еще?
– Нет, спасибо, – поспешно ответила она. – С меня пока достаточно. Просто выглядит так, будто ты, э-э, не кончил. Вообще.
Судя
– Выживу, – грубо сказал он, погладил член и, поднеся руку к лицу, вдохнул. – От твоего запаха слюнки текут. Можно я тебя полижу?
– Эм-м… вообще-то… – Лив долго смотрела на него и все-таки поддалась порыву. – У меня есть идея получше.
Она перевернулась, потянулась к нему, обернула пальцы вокруг широкого ствола и взяла его в рот, чувствуя и свой, и его горячий, соленый вкус. Содрогнувшись, Шон застонал:
– О боже, Лив…
Она прошептала что-то успокаивающее, лаская и облизывая его.
Было отнюдь не легко делать минет парню его размеров. Тем более что ее челюсть до сих пор болела после того, как она, прикидываясь питбулем, вцепилась в Tи-Рекса. Но Лив было наплевать. Она хотела этого. Жаждала доставить ему удовольствие, довести до состояния, когда он начнет корчиться от отчаяния. Всей душой желала на этот раз отобрать у него сексуальное преимущество.
Однако Шон великодушно отдал его ей, отказавшись от своей обычной искренней чувственности. Он обнял Лив, сжимая ее волосы и спину, дрожа и издавая бессвязные стоны.
Когда ей потребовалась минутка, чтобы подышать и дать отдохнуть челюсти, Шон протянул руку, коснулся ее щеки и мягко проговорил:
– Остановись, если устала.
Улыбнувшись, Лив помассировала его руками.
– Если я хочу сократить счет в четыре тысячи восемьсот долларов, нужно приступать сейчас же.
Его грудь затряслась от смеха, а через мгновение Шон снова приподнял ее лицо.
– Ты же в курсе, что это просто шутка, да? – Его глаза смотрели с беспокойством. – Я знаю, что кажусь агрессивным, но если не хочешь, остановись. Понятно?
Лив колебалась:
– М-мм, хорошо. Значит ли это, что ты не хочешь…
– Черт, нет, – вырвалось у него. – Я это люблю. Я буду просить, умолять, сосать тебе пальцы на ногах. Но тебе решать: когда и сколько. Понимаешь?
– Да, спасибо, – скромно отозвалась она. – Теперь мне можно продолжить?
Шон проигнорировал вопрос, лаская ее щеку кончиками пальцев.
– Это много для меня значит, – сказал он. – И я не хочу все портить.
Серьезный, беспокойный взгляд его глаз наполнил ее сердце нежностью.
– Ты и не портишь, – ответила ему Лив. – Поверь мне.
Она попыталась опуститься вниз и продолжить с того, на чем остановилась, но Шон подхватил ее и развернулся, пока они не оказались в позе «шестьдесят девять».
– Я не могу ждать, – объяснил он. – Дай мне тоже поиграть.
Затем раздвинул ей бедра и прижался к ней ртом.
Сначала Лив застыла. Поза «шестьдесят девять» была не для нее. Оральный секс требовал концентрации, а когда парень сгибает тебя кренделем и утыкается лицом тебе между ног, щекоча и лаская, пока ты пытаешься справиться со своей задачей… хм, нет. По ее мнению, правильный минет был сродни езде на дорогом спортивном автомобиле или резке овощей острым ножом: лучше всего всецело сосредоточиться и ни на что не отвлекаться.
Но, как это всегда бывало с Шоном, все, что, как ей казалось, она знает о сексе, переворачивалось с ног на голову. Быть согнутой в крендель оказалось очень даже приятно, если расслабиться до того, чтобы перестать чувствовать собственные кости от множественных оргазмов. Тем более когда лижущий, возбуждающий и вибрирующий язык Шона так безошибочно и искусно поддерживает ее в состоянии трепетного восторга.
Это было прекрасно, соблазнительно и восхитительно. Они вдохновляли друг друга на более чувственные, жадные крайности каждым посасыванием, каждой сладостной лаской. Его удовольствие усиливало ее и наоборот, пока они не объединились в одно сверкающее целое: его твердость к ее мягкости, его грубость к ее нежности. А в центре всего этого сладкого безумия – щедрое удовлетворение всех тайных, невысказанных желаний. На гребень волны они взметнулись вместе и одновременно взорвались в брызги пены.
Комнату неспешно наполнял свет, а Лив все лежала, не в силах пошевелиться, вдыхая теплый мужской мускусный запах. Она гладила золотистые волосы на мускулистом бедре Шона, когда заметила что-то похожее на маленький несимметричный синяк. Она присмотрелась внимательнее. Это была татуировка – криво написанные и размытые буквы на его бедре: «ШОН».
Она провела по ней пальцем.
– Ты сам это сделал? Не похоже на работу профессионала.
Шон хмыкнул:
– Нет. Это сделал отец, когда мне было лет восемь, горячей иглой и шариковой ручкой. С бутылкой виски в качестве дезинфицирующего средства.
Лив заерзала, ее рука на его бедре напряглась.
– Восемь лет?
– Да. Он злился на нас с Кевом за то, что мы шутили над ним. Каждый раз, когда нас было особенно сложно различить. С чувством юмора у отца было не очень. Думаю, оно теряется первым, когда человек психически болен. Так что он решил нас пометить. Сначала Кева. Увидев, что меня ожидает, я сбежал в лес. Ему понадобилось несколько дней, чтобы выследить меня, и то только потому, что я сам позволил ему меня найти. Я был голоден.
– Боже мой. – В полнейшем ужасе Лив погладила пальцем отметину. – Шон, это ужасно. Бедный малыш.
Казалось, он смутился.
– У меня был опыт и похуже. Но я рад, что в моем имени не много букв. У Кева тоже всего три. Скажу больше, это избавило меня в будущем от всякого желания иметь татуировки. – На мгновение Шон задумался и вдруг признался: – Может, именно поэтому я ненавижу виски. Даже от запаха тошнит.
Лив гадала, знает ли он, как много это признание рассказало о его детстве. Она ясно могла представить маленького мальчика, прячущегося в лесу. Голодного и напуганного. От этого образа у нее заболело в груди, но Лив понимала, что сочувствие лишь смутит его.