На грани веков
Шрифт:
— Хотят нас выгнать отсюда, каждый день слышу, как вопят с большака и от Падегов. Кричат, чтобы в лес убирались, доколе-де терпеть чумное гнездо среди трех волостей.
Мегис потянулся за ружьем и стиснул его коленями.
— Нашего Пострела они не тронут!
Но Мартынь долго сидел, понурив голову. Когда он вновь вскинул ее, в глазах его горел огонек отчаянной решимости.
— Что ж… Может, Вайвары и впрямь зачумленные? И разве мы не из Риги пришли? Может, не зря подозревают и лютуют? Что скажешь, Инта? Ты ведь уже в лесу жила — разве сейчас тебе страшно будет?
Инта тряхнула прядями жестких волос.
— Мне — страшно? Скажешь тоже! Мне ничего не страшно, если со мной ты, если вы оба со мной… А как тебе, малыш? Тебе не страшно будет жить в лесу?
Пострел сосредоточенно поковырял в носу.
— А там камнями не кидаются?
Когда Инта заверила, что там не будет ни мальчишек, ни камней, он важно
Мегис уже давно к чему-то прислушивался, ему казалось, что где-то временами слышится подозрительный шум. Наконец он поднялся и молча вышел. Из дома ничего не было видно, но, выйдя во двор, он сразу же понял, в чем дело. На песчаном пригорке, между усадьбишкой Падегов и хлевом Вайваров, теснилась большая толпа, через поле к ней подходили еще и еще. Полоска овса, где они толпились, скошена лишь наполовину, видимо, жнею согнали, а оставшийся посев без стеснения вытаптывали охотники за ведьмой. Даже бессовестная соседская коровенка паслась там, и никому из этих умников не приходило в голову, что это же нива Вайваров, тоже, может быть, зачумленная. Увидав во дворе незнакомого бородача с мушкетом через плечо, сбежавшиеся на минуту стихли и вытянули шеи, но затем вопли разом усилились, гвалт поднялся такой, что Мегис только и разобрал что-то про эстонца, Ригу и чуму — значит, им уже известно про их появление. «Нет, надо было свернуть шею тому усачу, — подумал Мегис, — пока они его отыскали б, мы давно ушли бы в лес». С минуту он спокойно, хотя и с любопытством, глядел на это ошалелое стадо, над которым раза два поднялся ствол мушкета, затем его обостренный слух уловил гомон и по ту сторону усадьбы, от большака, — он повернул назад, за угол овина. Ну как же! И там толпа, хоть и поменьше, зато одни мужики, без баб и подростков. Кое у кого в руках колья, а долговязый усач, увидев недруга, бросил жердь, вывороченную по дороге из стога сена, вытянул к нему руки и завопил так истошно, будто его все еще душат. Мегис усмехнулся и повернул назад — из дома как раз выходили Мартынь с Интой.
Они стали собираться в путь. Уцелевшую старую корову вывели и привязали к забору, чтобы привыкла к воздуху, — ведь всю осень она провела в хлеву. Завидев на своем поле соседку, вайварская замычала так громко и протяжно, что и той, хочешь не хочешь, пришлось оторваться от роскошного угощенья и промычать в ответ. Скотина перекликалась так голосисто, что людского гомона вокруг усадьбы почти и не слышно было. Полугодовалый телок скакал подле матери, точно все это устроили для его развлечения. Инта увязала в огромный узел собственное и унаследованное добро — кое-что из одежды. Мегис взял топор, пилу и косу — только ему и пришло в голову, что скотине зимою понадобится корм. Из утвари много с собой не захватишь. В клети еще сохранилось полмешка ржаной муки, торба с кусками красной соли и кус копченого сала — это в первую очередь надо доставить в лес. Мартынь оглядел ригу, клеть и сказал Инте:
— Перво-наперво вас и скотину надо доставить в безопасное место, а потом мы с Мегисом придем за остальным. Эти сволочи не посмеют тут ничего тронуть.
Занятые сборами, они не видели, как толпа с пригорка возле Падегов по тому же овсяному полю понемногу подтягивается к собравшимся возле большака. Ну, понятное дело: там же у них нет никакой возможности лучше разглядеть, с какими лицами уходят в лес зачумленные и что они уносят с собой. Когда на проселке показались четыре человека и две скотинки, орда стояла на вытоптанном овсяном поле шагах в пятидесяти от них — глаза у всех выпучены, шеи вытянуты, рты разинуты. Да ведь и было на что поглядеть, шествие-то какое! Впереди всех Инта, как огромный паук с ношей на спине, одной рукой ведет Пострела, другой — корову. Черные жесткие пряди волос выбились из-под красного платочка, губы стиснуты, глаза — как у волчицы, следят, не кинется ли кто-нибудь из этой своры на ее детеныша. Не удивительно, что она тут в ведьмах ходила, У Мегиса на спине мешок с мукой, спереди другой — с посудой и прочей утварью. Кузнец Мартынь больше нагружен рабочим инструментом. Но у каждого в правой руке крепко сжат мушкет, оба внимательно поглядывают на толпу, изгоняющую ведьму, — не вздумает ли кто подобраться поближе. Вот мелькнул мушкет, но, так как стрелок прятался за спинами других, опасаться пока что нечего. Серебряной пули у него в стволе, видимо, не было, а ведь всем известно, что только она и может помочь в таком случае.
Но любопытство все же было слишком велико, толпа придвинулась, теперь их разделяло не больше тридцати шагов. Если они и грозились либо переговаривались меж собой, то, конечно, вполголоса, потому что изгоняемые ничего не могли расслышать. Чужая корова в овсах собралась было отправиться с уходящими, мыча без передышки и так истошно, точно Пеструха Вайваров была ее кровной сестрой, а маленькая телка — ею же вскормленной дочерью. Она всех оглушила своим мычаньем. Корова, шедшая на поводу у Инты, успела только тихо откликнуться. Усатый работник, рассвирепев, размахивая руками, пытался прогнать эту иерихонскую трубу, да только не так-то это просто было сделать.
Толпа была уже шагах в двадцати. Мартынь ни на миг не спускал с нее глаз, на этот раз отыскивая знакомые лица. Все время на душе у него закипало и щемило. Если бы он заметил кого-нибудь из старых боевых товарищей, не выдержал бы и стычка стала бы неизбежной. Но у тех еще хватило совести не кинуться глазеть, как их бывших соратников изгоняют, точно шелудивых псов. В большинстве тут были болотненские, на это указывали лапти и клетчатые пестрядинные платки. Вон, кажется, Мария Грива укрывается за спинами. Да она ли? Поручиться нельзя. Зато сразу же видна Клавиха — впереди всех, с воинственно сжатыми кулаками, но на нее внимания обращать не стоит.
Медленно, но все же заметно изгоняющие подвигались все ближе и ближе, хотя теперь уже следуя позади. Мегис угрожающе оглянулся и сказал Мартыню:
— Слушай, а не пугнуть ли эту волчью стаю, а то еще хвастать станут, что мы от них убежали.
Но Инта тоже это расслышала и остановилась.
— Нет, вам не стоит связываться, неладно это будет, а вы пройдите вперед, я-то уж знаю, что делать.
Они подчинились ее приказанию и, пройдя вперед, решили поглядеть, что же станет делать Инта. Даже они разинули рты и выпучили глаза, как и вся орава. Сперва Инта велела Пострелу постоять одному, а коровью привязь зажала меж колен. Потом метнулась к толпе преследователей, глаза ее стали ужасными, рот ухмылялся устрашающе, две пряди волос, точно кривые рога, вздыбились над ушами. Она простерла обе руки к западу, потом к востоку, правой рукой принялась выводить на уровне живота кресты и рваные круги, а левой сеять что-то, не то муку, не то песок. Преследователи стояли остолбенев, но это, оказывается, было еще не все. Внезапно глаза Инты угрожающе расширились, лоб собрался в темные морщины, щеки надулись, как красные пузыри, — она дунула раз, другой, третий так, чтобы брызги слюны и что-то разбрасываемое щепотками летело прямо на толпу. Тут произошло нечто невообразимое: толпа взвыла в один голос, точно всем кипятком плеснули в лицо, в первое мгновение все сбились в кучу, а в следующее — разбежались по полю врассыпную. Только сухие стебли в воздухе зашелестели. Клавиха споткнулась и растянулась ничком, чужая корова, испуганная переполохом, умчалась на большак, а потом — в сторону Лиственного; Пеструха, глядя ей вслед, покачала головой и горестно вздохнула — ни породниться, ни подружиться так и не пришлось.
Пострел подскочил от восторга, даже рот до ушей растянул, покатываясь со смеху и сверкающими глазами глядя на Инту: только его мать мастерица на такие шутки. Потом подергал ее за руку, точно хотел сказать: ну еще, покажи еще раз! Но ей уже нечего было показывать. Ведя сына, корову и теленка, она прошла мимо мужчин и миновала большак, шагах в двадцати от которого начинался лес. Мартынь с Мегисом переглянулись, едва сдерживая смех, да и сама Инта не выдержала и на опушке расхохоталась, а тут уж покатились вчетвером; громче всех смеялся Пострел — он даже прыгал и хлопал в ладоши.
Когда вышли на зимник и старые ели, словно призывая утихомириться, протянули над их головами покрытые лишайником лапы, Мартынь спросил:
— Кто это научил тебя этаким заклинаниям? Хоть и смешно, да не больно радостно. Глупости-то какие!
— А что я, с радости, что ли, это делаю? Кто научил? А они же сами, когда я и ведьмой еще не прослыла. Я ведь знаю, как чуму напускать, этим только и брала, когда они к нашему двору подбирались. Они злы и тупы, прямо как бараны, им и в голову не приходит, что обо всем этом я вдоволь наслышалась от наших же баб, Ладно, что ушли, а только все равно с души воротит…
Хотя и ушли из Вайваров, но впереди лежал длинный и тяжелый путь. Инте он хорошо знаком, не меньше двух раз в год ходила ухаживать за могилой матери. Уже далеко за полдень они перебрались через последнюю топь — к счастью, топи нынешней осенью не очень раскисли, — продрались сквозь молодь Липового лога и подошли к крутому обрыву, где когда-то стоял шалаш беглого Друста. Место его мог бы указать только знающий человек, там уже осталась лишь куча сгнивших еловых веток и замшелых жердей. Да, место великолепное, Мегис как знаток это сразу оценил. Само взгорье сухое с крутым откосом, с трех сторон его охватывала густая еловая поросль, которая хорошо укроет их от зимних ветров. У самых ног прозрачный ручеек, надо только малость повозиться и сделать сруб, а тогда воды — хоть залейся, круглый год хватит. И коли Инта правду говорит, что неподалеку есть довольно сухой лесной лужок, где можно и корову пасти и травы накосить, может, они и впрямь все это вынужденное изгнание переживут благополучно. О чуме никто и не думал — уж коли до сих пор не тронула, так неужто в лес следом погонится?