На исходе ночи
Шрифт:
— Ничего нет. Пусто.
— Что ты там искал? — Доника уже оправился от испуга и даже принужденно улыбнулся.
— Не валяй дурака, — угрожающе произнес патлатый. — Гони деньги. Сто тысяч! Где ты их спрятал, признавайся!
— Извини, дорогой, не понимаю, о каких деньгах ты говоришь?
— О тех, которые ты выиграл по облигации.
— Бог с тобой, столько у меня сроду не бывало. — Завмаг засмеялся, и смех его звучал искренно.
— Довольно комедию ломать, — вступил в разговор Солтан.
Доника повернул голову в его сторону и увидел направленное на него дуло пистолета.
— Говори, торгаш, где деньги, некогда нам с тобой валандаться.
Маленький толстый завмаг, стоящий посреди комнаты в одном исподнем, снова затрясся от страха.
— Только не убивайте, ребята, все отдам. — Он кинулся к кровати и вытащил из-под матраса пачку, перевязанную грязной тряпицей. — Здесь три тысячи, все, что имею. Никакого выигрыша не было, богом клянусь. — Он перекрестился.
— Ты бога не трогай… Такие вот торгаши и продали нашего Иисуса Христа. Скажи лучше нам спасибо, что живой остался.
Солтан сунул пистолет в карман вместе с деньгами и шагнул к двери, однако его окликнул завмаг:
— Куда торопишься? Посиди, поговорим.
Солтан и его спутники остановились. Доника открыл шкафчик, достал бутылку водки, кусок брынзы, пару луковиц, колбасу, тоном радушного хозяина пригласил их к столу. «Гости» отказываться не стали, хотя и были изрядно удивлены таким оборотом дела. Бутылку моментально опорожнили, и хозяин, хитро подмигнув, тут же поставил полную.
— Хорошие вы ребята, хотя и вижу вас впервые, — доверительно сказал он. — Нравитесь мне, а потому — идите в магазин, берите все, что хотите, только расписку оставьте на видном месте: так мол и так… — Он запнулся, едва не сказав «ограбили», однако вовремя поправился: — Напишите: были, значит, люди Бодоя, семь… нет, лучше девять человек, и взяли значит, товар. А меня свяжите и в магазине оставьте.
Странная просьба завмага заставила всех троих чуть ли не онеметь от удивления. Первым нарушил молчание Солтан.
— Хитришь, торгаш. Заведешь в магазин, а сторож нас и застукает. И вообще — зачем тебе все это, тебе же отвечать придется.
— Мое дело. Выпутаюсь, — туманно отвечал Доника, — а насчет сторожа не опасайтесь, напился с вечера, как свинья, и дрыхнет в сарае.
Солтан почувствовал, что хитрый завмаг преследует какую-то свою цель и потому не обманет.
— Пойдем навстречу просьбе? — обратился он к сообщникам.
Федор радостно ощерился, Корнелий молча кивнул.
Отомкнув замок, Доника включил электрический фонарик. Они жадно следили за тонким лучом света, который поочередно выхватывал из темноты груды сапог, одежды, белья, тюки мануфактуры и, самое глазное — уставленные водочными бутылками полки. Глаза разбегались от такого богатства, и они растерянно стояли, не зная, с чего начинать.
— Возьмите всего, сколько можете унести, — подсказал Доника и услужливо подал мешки.
Набив их добром, они связали по рукам и ногам завмага и собрались уходить, но завмаг напомнил о записке. Солтан подошел к прилавку и написал на оказавшемся тут же клочке оберточной бумаги:
«Здесь были девять партизан Черной армии доблестного гайдука Филимона Бодоя и реквизировали для нужд армии народное имущество, в чем и оставлена расписка. К сему — подполковник Дэннис».
Выждав, когда «партизаны» удалились на изрядное расстояние, Доника заорал истошным голосом:
— Караул! На помощь, люди добрые, бандиты ограбили.
На крики сбежались жители соседних домов; последним притащился ночной сторож, сарай которого находился во дворе магазина. Доника, уже освобожденный от веревочных пут, при виде сторожа снова закричал:
— Смотрите все на этого пьяницу! Меня бандиты чуть не убили, магазин обчистили, а этот старый пьяница все проспал.
Приглушенные расстоянием крики достигли окраины села, где уже находились те, кого Доника называл «бандитами». Солтан прислушался, замедлив шаги:
— Видать, порядочный жулик этот завмаг, — произнес он не то с одобрением, не то с осуждением. — А это куда теперь девать? — Солтан с сомнением посмотрел на большие мешки, патефон и приемник, которые его напарники положили на землю, чтобы передохнуть. — К дядьке нельзя, к вам тоже. Светает уже, могут увидеть.
— Давай в землянку унесем, здесь недалеко, в лесочке. Никто не заметит, — предложил Федор.
Солтан о землянке услышал впервые и потому недоверчиво спросил:
— Какая еще землянка, ты, часом, не врешь?
— Чего мне врать, Гриша. С войны осталась землянка, немецкая или ихняя, партизанская. Мы с Корнелием там иногда ночуем.
Идти, действительно, оказалось недалеко. Солтан так бы и прошел мимо почти незаметного постороннему глазу, да еще в предрассветной дымке, заваленного хворостом земляного холмика, если бы его не тронул за рукав Федор. Он отбросил старые сучья, которыми был завален вход, и они спустились по земляным ступенькам. Солтан брезгливо потянул носом. В землянке пахло сыростью, чем-то затхлым. Федор зажег коптилку, однако при тусклом свете едва мерцающей вонючей коптилки ничего нельзя было разглядеть, и Солтан сказал:
— Давайте спать, намотались мы сегодня. Утром разберемся, что к чему.
Федор бросил ему кучу тряпья и слежавшейся соломы. Вскоре в землянке воцарилась тишина, нарушаемая лишь храпом Федора и беспокойными вскриками Корнелия. Григорий долго ворочался на жестком неудобном ложе, пока не забылся в тревожном чутком сне. Проснулся он первым. Сквозь полуоткрытый дверной люк проникали лучи уже высоко стоящего солнца. При дневном свете землянка предстала во всей своей убогости: деревянный ящик, который служил столом, скамья из жердей, устланный грязной соломой земляной пол, в углу — ведро с водой, груда ржавых консервных банок, пустых бутылок и прочего мусора.