На краю земли

О'Брайан Патрик

Но следующий день никто бы не назвал знаменательным. «Сюрприз» обвешался беседками с обоих бортов, и все матросы принялись шкрабить краску, сбивать молотками ржавчину с железных деталей корпуса, а затем красить их и чернить. Рано утром Стивен сообщил отцу Мартину о том, что они приближаются к скалам Сан-Паулу, где в соответствующее время года гнездятся не только всевозможные виды крачек, но и два вида олуш — бурая и гораздо более редкая синелицая олуша. Время не было соответствующим, но какая-то надежда увидеть отставших птиц была. Освободившись от своих обязанностей, доктор и капеллан захватили с собой стулья, выбрали удобные места для наблюдения и принялись отыскивать в подзорные трубы олуш, разглядывая скалы, одиноко возвышавшиеся над поверхностью океана.

Не успели они просидеть и десяти минут, как их попросили отодвинуться:

«Осторожно, тут окрашено, сэр, ради бога, не испортите краску!» Когда же они были прижаты к изящной резьбе кормовых поручней, то услышали, что могут побыть там немного, но трогать ничего нельзя. Ни в коем случае нельзя было даже дышать на сусальное золото, пока не высох белок, не говоря уже о том, чтобы класть подзорные трубы на фальшборт. Даже со шлюпки им было бы удобнее выцеливать в окуляры птиц, хотя в ярде над уровнем моря дальность горизонта не превышала трех миль. Но шлюпки были подняты на борт судна для шкрабки и окраски. Когда же натуралисты попытались отстоять свои права, им посоветовали не поднимать хвост и запомнить, что тут корабль, а не плавучий зверинец.

Не кто иной как Кэлами посоветовал им подняться на фор-марс, откуда (поскольку фор-марсель был убран) можно было обозреть чуть ли не весь шар земной. Он помог им подняться, усадил их с удобством на сложенные лисели, которые там хранились, принес подзорные трубы и по соломенной шляпе каждому, чтобы ученые мозги не расплавились под отвесными лучами гигантского солнца, жаркого как топка, а также целый карман сушеных хлебных обрезков, известных как «мичманские орехи», чтобы заморить червячка, поскольку, скорее всего, обед будет поздним.

С этого наблюдательного пункта они впервые заметили птицу-фрегата, а затем, услышав крик впередсмотрящего, сидевшего на грот-брамсель-рее, увидели белую отметину на горизонте в тот момент, когда на зюйд-весте над водой выступили скалы Сан-Паулу.

— Ого! — произнес отец Мартин, поднеся подзорную трубу к своему единственному глазу и старательно наводя окуляр на фокус. — Неужели же это?.. — В сторону корабля устремился строй крупных птиц, летевших довольно быстро и не слишком высоко. В сотне ярдов по правому траверзу они замедлили полет, застыли в воздухе, а затем одна за другой, по примеру атлантических олуш, принялись нырять, поднимая тучи брызг. Вынырнув, они вновь взлетали, кружили, опять ныряли еще некоторое время, а затем все разом устремились на норд-ост.

Отец Мартин сделал перерыв. Опустив подзорную трубу, он повернул к Стивену сияющее лицо.

— Я видел синелицую олушу, — произнес он, тряся доктора за руку.

Задолго до того, как пробило семь склянок, матросы, благоухая скипидаром, отправились есть свой обед, источавший тот же запах. Спустя полчаса заполнилась и кают-компания, откуда громко раздавалась удалая песня. Вскоре на марсе появился посыльный, оповестивший обоих наблюдателей, что их ждут за столом.

— Передайте от меня благодарность капитану Пуллингсу, — отозвался Стивен, — и скажите, что я буду только к ужину.

Отец Мартин сказал то же самое, и оба возобновили созерцание бесплодных островов, которые были уже совсем рядом.

— Ни былинки, ни листочка, — заметил Стивен. — И ни капли влаги, кроме той, что проливается с неба. Птицы, что слева, думаю, всего лишь глупыши; но та, что на самом верхнем валуне, — это олуша, мой дорогой, бурая олуша. Бедняжка не очень похожа на себя, потому как линяет, но все-таки это настоящая бурая олуша. А белые пласты на скалах — это, разумеется, птичьи испражнения, местами достигающие нескольких футов в толщину. От них так несет аммиаком, что просто задыхаешься. Однажды, когда птицы высиживали птенцов, я был на этих островах. Яйца попадались на каждом шагу, а птицы были совсем ручные — хоть в руки бери.

— Как вы полагаете, капитан не остановится хотя бы на полчаса? — спросил отец Мартин. — Представьте себе, какие там могут быть жуки. Нельзя ли объяснить ему?..

— Мой бедный друг, если что-то и может сравниться с тупым безразличием морского офицера к птицам, так это его столь же тупое безразличие к жукам. Вы только посмотрите на эти свежевыкрашенные шлюпки. Сейчас мы развиваем скорость в пять узлов, а тогда я смог высадиться на берег только потому, что стоял штиль, было воскресенье и один офицер очень любезно доставил меня на остров на шлюпке. Его звали Джеймс Николе. — Он вспомнил беднягу Джеймса, который утопился возле той скалы, что осталась в миле

от них. Несчастный моряк поссорился с женой и тщетно пытался помириться с ней. От Николса Стивен в мыслях перешел к браку вообще — этому сложному социальному институту. Он слышал о породе ящериц, живущих на Кавказе, которые размножаются партеногенетически, без всяких сексуальных отношений со всеми сопутствующими им сложностями. Их научное наименование Lacerta saxicola. Брак с его печалями, заботами и непрочными радостями занял мысли доктора, и он ничуть не удивился, когда тихим, доверительным тоном отец Мартин сообщил ему, что давно привязался сердцем к дочери одного настоятеля, молодой особе, с братом которой он увлеченно занимался ботаникой в университете. Она занимала более высокое, чем он, положение в обществе, и ее подруги смотрели на него неодобрительно. И все-таки благодаря тому, что дела отца Мартина пошли в гору (теперь его годовой доход составлял 211 фунтов 8 шиллингов), он подумывал о том, чтобы просить ее руки. Однако его тревожили сомнения. Одно из них заключалось в том, что ее подруги могли счесть, что даже 211 фунтов 8 шиллингов — сумма недостаточная. Вторым была его внешность: несомненно, Мэтьюрин заметил, что у него всего один глаз, что, несомненно, говорило не в его пользу. Ко всему прочему, он не мог должным образом выразить свои чувства в письме. Нельзя сказать, чтобы отцу Мартину было чуждо сочинительство, но в эпистолярном жанре он не силен. Быть может, Мэтьюрин будет настолько любезен, что согласится взглянуть на его послание и даст ему откровенную оценку?

Солнце нещадно нагревало фор-марс. Бумага в руке Стивена скручивалась, и настроение его постепенно падало. Отец Мартин был на редкость славный, умный, начитанный человек, но когда он принимался писать, то будто вставал на необычайно высокие ходули и от этого неудобства время от времени впадал в развязность, создавая тем самым поразительно искаженное представление о себе. Стивен вернул письмо со словами:

— Написано действительно очень изящным стилем, с необычайно красивыми оборотами, которые, я уверен, тронут сердце любой дамы. Но, дорогой мой отец Мартин, позвольте мне сказать, что весь ваш подход ошибочен. Вы только и делаете, что извиняетесь. С начала до конца вы держитесь чрезвычайно приниженно. У меня в голове вертится одна цитата, которую, как и имя ее автора, я не могу вспомнить. Смысл ее в том, что даже самая добродетельная женщина презирает мужчину, страдающего бессилием. А разве все это самоуничижение не наводит на такую мысль? Убежден, что наилучший способ сделать предложение — кратчайший. Надо написать очень простое, предельно внятное письмо примерно такого содержания: «Моя дорогая мадам, прошу удостоить чести выйти за меня замуж. Остаюсь, дорогая мадам, с совершенным к Вам почтением. Ваш покорный слуга». Письмо выражает самое существо дела. На отдельном листке, возможно, стоит указать свой доход, на что обратили бы внимание друзья этой дамы, наряду с выражением готовности выполнить те условия, какие они могут считать нужными.

— Возможно, и так, — ответил отец Мартин, складывая письмо. — Возможно, и так. Премного благодарен вам за совет.

Однако не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что он остался при своем мнении, что он по-прежнему цеплялся за свои тщательно взвешенные периоды, свои сравнения, метафоры и прочие разглагольствования. Он показал письмо Мэтьюрину отчасти в знак доверия и уважения, будучи искренне привязанным к нему, и отчасти из расчета, что Мэтьюрин, похвалив его послание, возможно, добавит несколько ловких фраз. Подобно большинству заурядных авторов, отец Мартин не нуждался ни в каком откровенном мнении, которое расходилось бы с его собственным.

— Действительно, до чего же удивительно верный голос у мистера Холлома, — помолчав, произнес капеллан. — Истинный подарок для любого церковного хора. — После этого оба принялись обсуждать жизнь судовых капелланов, врачей и различные обстоятельства на самом «Сюрпризе». Он продолжал: — Этот корабль не похож ни на один из тех, на которых я служил. Никто не истязает матросов палками и линьками, нет рукоприкладства, почти не слышно грубых слов. Если бы не эти злополучные матросы с «Дефендера» и не их ссоры со старой командой «Сюрприза», то, пожалуй, не было бы и телесных наказаний. По крайней мере, не было бы той бесчеловечной порки, которую мы наблюдали. Этот корабль разительно отличается от того, на котором я служил прежде: там порку устраивали чуть ли не каждый день.