На краю земли
Шрифт:
— Единственная наша надежда теперь, — сказал Моуэт, — это встретить какое-нибудь судно, которое видело, как американец перевооружается, скажем, в порту Дезир, прежде чем направиться к мысу Горн. Иначе нам наверняка придется последовать за ним в Тихий океан. И еще неизвестно, удастся ли нам тогда отыскать эту иголку в стоге сена.
— Но ведь мистер Аллен знает все убежища наших китобоев, а китобои — единственная цель «Норфолка»!
— Конечно. Но за последние годы границы китобойного промысла переместились далеко на юг и запад, и если мы не захватим американца у берегов стран, где бывал наш штурман — у побережья Чили, Перу, Галапагосских островов, Мексики и Калифорнии… Если фрегат ушел на запад на три тысячи миль, а то и больше, то как мы его вообще сможем отыскать в этих водах? В тех краях не ведется торговля, там
Корабль шел все дальше и дальше на юг, но ни одного судна не попалось ему навстречу. Дни превращались в недели, а гладкое, как зеркало, море оставалось пустынным. И все это время дули слабые, переменные, иногда приносящие жуткий запах гнили ветры. Хуже всего было то, что они были слабые. Три ночи подряд Джеку снился один и тот же сон: будто бы ему достался конь, у которого так разъезжались копыта, что седок то и дело касался обеими ногами земли, и люди смотрели на него с неодобрением и даже откровенным презрением. Всякий раз он просыпался в поту, испытывая чувство тревоги.
Постепенно воздух и море становились холоднее, и каждый день во время полуденных астрономических наблюдений солнце удалялось, по крайней мере, на градус от линии зенита. К этому времени все гардемарины научились довольно точно определять его высоту. Джек Обри с удовлетворением наблюдал за тем, как они вычисляют местоположение корабля к югу от экватора и к западу от Гринвича, а иногда вызывал их к себе, чтобы послушать отрывок из оды на латинском языке (в настоящее время они терзали бедного Горация) или склонение греческого существительного.
— Если завтра все они утонут, — заметил он, обращаясь к Стивену, — то их отцы не смогут упрекнуть меня в том, что я не выполнил своего долга по отношению к ним. Когда я сам был зеленым юнцом, никому не было дела до того, верна или нет моя прокладка курса, что же до моих занятий латинским или греческим…
Джек почти ежедневно приглашал их поочередно к своему столу — как завтрак, так и обед со своим капитаном делили один или два юных моряка.
Во время этого продолжительного, медленного перехода у всех появилась уйма времени, и возобновились обычные приглашения к столу, иногда становившиеся несколько однообразными: капитан обедал вместе с офицерами в кают-компании; тем, кому положено трапезовать в кают-компании, поочередно обедали в капитанской каюте; а мичманы по одному и по двое трапезовали то тут, то там. Чем дальше на юг уходил фрегат, тем более скудным становился стол. Оба кока старались, как могли, но личные припасы сходили на нет. Понтий Пилат — кают-компанейский петух — все еще кукарекал, когда на шканцы выносили клетки с птицами, и его куры время от времени несли яйца; коза Аспазия самоотверженно давала молоко для священного ритуала кофепития в капитанской каюте, но последняя овца сдохла чуть южнее сороковой параллели: она была острижена — нет, скорее обрита для ее же блага вблизи экватора и не смогла выдержать резкого похолодания. Настал день, когда даже на капитанском столе появилась солонина. Джек Обри извинился за изменения в меню, поскольку приглашал гостей «разделить вместе с ним баранье седло», но капеллан возразил:
— Ну что вы, что вы! Такой вкусной соленой свинины с таким изумительным сочетанием ост-индских специй я еще никогда не ел. Но даже если бы подали самую простую кашу, какую едят в пост, все равно это был бы пир. Дело в том, что этим утром, сэр, в половине девятого, я впервые в жизни увидел пингвина! Как уверяет меня доктор, это был королевский пингвин, который плыл рядом с кораблем с чрезвычайно большой скоростью и изяществом. Он словно летел по волнам!
Действительно, «Сюрприз» оказался на границе вод Тихого, Атлантического и Индийского океанов: эти воды непрерывным потоком устремляются вокруг света, и в них водится значительное количество морских обитателей крайнего юга. Совершенно неожиданно изменились цвет, температура и даже характер моря. Крупные альбатросы тут еще не встречались, но можно было ждать появления буревестников, вилохвостых качурок, китовых птиц и, разумеется, множества пингвинов. На следующий день после этой перемены капеллан со Стивеном вылезли из теплых коек, едва заслышав
— Ветер от норд-оста с попутной волной. Но по-прежнему очень холодно. Если подождете, то после завтрака, судя по тошнотворной вони, будет вяленая треска.
Оба ответили отрицательно, предпочитая выйти на палубу до того, как будет подана команда убрать койки в эти сетчатые штуковины вдоль бортов, которые так мешают вести наблюдения. Они поднимутся наверх, как только палубы как следует просохнут…
— Сэр! Сэр! — закричал босоногий Кэлами, спустившись вниз. — Там, рядом с нами, огромный, здоровенный кит.
Кит действительно оказался рядом и был в самом деле огромен. Это был кашалот с гигантской, словно обрубленной головой, который находился на траверзе рус-леней. Темное тело могучего животного достигало семидесяти пяти или восьмидесяти футов в длину, производя впечатление спокойной силы. Рядом с ним фрегат казался скорее баркасом. Верхняя часть его головы и туловища находилась над поверхностью воды, и из дыхала била толстая белая струя пара. Она была направлена вверх и вперед. За это время можно было досчитать до трех. После небольшой паузы животное ненадолго опустило голову в воду, затем подняло ее и снова пустило струю пара. Вновь и вновь повторяя эти действия, кашалот плыл рядом с кораблем, регулируя скорость легкими колебательными движениями огромного горизонтального хвоста. До тела, погруженного в прозрачную, свинцового оттенка воду, казалось, можно было достать рукой. Оно было одинаково хорошо видно как над, так и под поверхностью моря. Доктор и капеллан, словно зачарованные, стояли у поручней и молча наблюдали за кашалотом.
— Это и есть один из тех самых быков на восемьдесят бочек, — заметил штурман, стоявший рядом со Стивеном. — Может, даже на девяносто. Мы их называем вожаками, хотя обычно они разгуливают в одиночку.
— Похоже на то, что он ничуть не встревожен, — прошептал Стивен.
— Действительно. Уверен, что он глух. Я встречал старых кашалотов, которые были не только глухи, но и слепы на оба глаза, хотя казалось, что с ними все в порядке. Но, пожалуй, ему нравится находиться в обществе. Так бывает со многими китами-одиночками, как и с дельфинами. Скоро он уйдет под воду, он достаточно надышался, и теперь… — Но речь штурмана внезапно прервал звук мушкетного выстрела, нарушившего тишину. Бросив взгляд вдоль фальшборта, Стивен увидел офицера морской пехоты, не успевшего снять ночной колпак, с дымящимся ружьем в руках и широкой идиотской улыбкой на лице. Голова кита погрузилась в бурлящую воду, и животное, изогнув дугой огромную спину и подняв хвост, на долю секунды повисло над поверхностью воды и камнем пошло ко дну.
Стивен посмотрел вдаль, чтобы не проявить охватившую его ярость, и тут ему предстало необычное для этого времени дня зрелище: на мостике стояла миссис Лэмб, жена плотника. Она ждала, когда воцарится тишина, и поспешила к врачу.
— Доктор, пожалуйста, пойдемте со мной. Миссис Хорнер совсем плоха.
Она действительно была плоха. Согнувшаяся пополам на койке, с желтым, залитым потом лицом, с волосами, разметавшимися по щекам, она пыталась задержать дыхание, чтобы справиться с болью. В углу каюты с растерянным видом стоял ее муж. Жена сержанта, опустившись на колени, утешала больную:
— Ну, потерпите, дорогуша, потерпите.
В то утро Стивену было не до миссис Хорнер, но, едва войдя в каюту, он без слов понял, что произошло: ей сделали аборт. Миссис Лэмб знала об этом, но остальные не знали, и в перерывах между приступами боли единственное желание миссис Хорнер заключалось в том, чтобы выпроводить их из помещения.
— Мне нужен свет и воздух, два таза горячей воды и несколько полотенец, — повелительным голосом произнес Стивен. — Миссис Лэмб будет мне помогать. Для остальных тут нет места.