На оперативном обслуживании в Костроме
Шрифт:
— Кличка у него Паша Питерский. Старый карманник. И Тряпкин тоже. Чуть их прижмут дома — они сразу в поездки. Вологда, Ярославль, Горький, Кострома... Маршрут один!
— Часами мы вяжем Варнавина,— сказал Шатров.— Это он принес их Таньке. Всю дорогу она за него садится...
— Ваську она не назовет!
— Может, мне его помотать?
— Нет, нет! Варнавина держать в вытрезвителе... Шатров! — Юркие глаза Андрея Николаевича все замечали.— Видел, кто сейчас стоял на остановке? Бубен! А говорили, что он в Ярославле!
— Может, вернулся?
Посторонний
— Варнавин сейчас только свяжет нам руки,— пояснил Андрей Николаевич.— Свободных кабинетов нет, а в КПЗ сажать рано. Из вытрезвителя возьмем его в последнюю минуту...
На улице Симановского остановились у бывшего монастыря — облупившегося, превращенного в огромное перенаселенное общежитие. Шатров сказал:
— Заскочу пообедаю? — Он отчего-то засуетился, словно ему было неловко.— Я быстро....
Я удивился: моим новым товарищам приходилось играть большие роли, решать судьбы людей, между тем что-то все время как будто мешало им выпрямиться во весь рост. Вечная подчиненность обстоятельствам, начальству. Постоянное ощущение долга. Напоминать о домашних делах, о здоровье полагалось лишь в крайних случаях. О днях рождениях, приездах близких, годовщинах... Служба в розыске диктовала образ жизни, стиль общения.
— Давай,— сказал Андрей Николаевич. Когда Шатров вышел, он добавил:
— Трудно ему. Жена умерла, осталось трое детей.
Некоторое время мы ехали молча. У трехэтажного, дореволюционной постройки здания на улице Свердлова шофер снова притормозил. Здесь помещалось областное управление.
— Отвезешь вещи — сходи пообедай,— сказал Андрей Николаевич, выходя.— Сегодня придется работать долго. После обеда начнем раскручивать...
По дороге водитель спросил:
— Ты действительно защитником был?
— В самом деле.
— Прогнали?
— Я сам.
— Нет, правда?
— Почти четыре года просился. Хоть в участковые.
— Не пойму... Как же ты преступников защищал? Насильников разных. Убийц.
Удивительно: шофер оперативной машины знал об адвокатуре немногим меньше, чем я, когда приступал к работе в юридической консультации...
Пока нас не было, оперативники кого-то отпустили, кого-то взяли в кабинеты. Коридор оказался пуст.
Я понес чемоданы к себе, и еще в коридоре неожиданно услышал заливистый смех.
Войт был не один. На стуле, который раньше занимал Пирожковский, сидел парень. Ему было не больше двадцати. Я понял, что это и есть Валет.
Здесь же был еще оперативник, это он, вторя Войту, заливался радостным смехом и при этом чуть-чуть пережимал по части веселья. Кисть руки у него была перевязана свежим бинтом. Я понял: тот, кого на задержании схватила собака.
— Помоги,— сказал ему Войт, увидев чемоданы. Оперативник придержал дверь. Я втащил вещи.
— Новый следователь.— Войт показал на меня Валету.— Не знакомы?
— Нет,— парень вопросительно взглянул на меня.
— Будет вести твое дело. А в чемоданах у него вещи с ваших краж. С Депутатской, с Сусанина...— Называя улицы, Войт следил за Валетом, но тот ничем не выдал себя.— С Лагерной улицы...
Никаким весельем здесь, конечно, и не пахло. Как и Андрей Николаевич при допросе Пирожковского, Войт пытался втянуть Валета в разговор.
— А на Подлипаева хозяева заходят...— Войт снова завел ту же песню, что и перед моим приходом.— Видят: окно разбито, стекла на полу, вещи из шкафа выброшены. И радио играет! Это вы радио включили? — Серега снова захохотал.— Да? — Но Валет снова промолчал.— Чего передавали-то? Не помнишь? Музыку? Или последние известия? Ну-ка, скажи! А мы по радиопрограмме проверим твою память.
— Да не было меня там,— качнул головой Валет. У него были грустные большие глаза и впалые мальчишеские щеки. Он догадывался, что смешливый разговор с Войтом — только начало предстоящих ему серьезных испытаний и ему ни за что против них не выстоять.
— Да брось ты,— сказал Войт.— Дома-то радио слушаешь?
— Он газеты выписывает! — невпопад подкинул второй оперативник. Войт зыркнул на него, укушенный сразу замолчал.
Оставить вещи, привезенные с обыска, и уйти обедать я не решился, сел за стол. Под стеклом на столе лежал список телефонов. Я прочитал: «Мустафин А. Н.— 3-211». Но звонить не стал.
Войт показал мне глазами на дверь. Мы вышли.
— Ну что там у Усольцевой? Что в чемоданах?
— Креп-жоржет с голубыми цветами, это точно с Депутатской,— повторил я услышанное в машине.— Может нераскрытая майская кража на Симановского пойти. На Катушечной...
— Катушечная, Симановского... Это же все территория Второго отделения! — Войт был разочарован.— Всю дорогу мы им раскрываем...
Пока я объяснял, в коридоре появился Шатров. Я понял, что остался без обеда.
— Кто у тебя в кабинете, Серега? — спросил Шатров.
— Валет. С ним Масленников.
— Переводи их куда-нибудь, освобождай помещение.— Старший опер был настроен решительно.— Натягивай веревку, будем готовить опознание. Сейчас от Усольцевой привезут еще вещи. И потерпевших по всем нераскрытым кражам. Где Пирожковский?
— Пристроил. А Тряпкина посадил в ленинскую комнату, Люська — его сожительница — в канцелярии. Кроме того, послал купить им еды.
— Действуй, Серега,
Через несколько минут мы уже натягивали в кабинете от окна к шкафу бельевую веревку, то и дело перешучиваясь. Войт стал мне близок с первого дня. В нем была необузданность чувства, приводившая к тому, что каждого приятного ему человека он стремился, хотя бы ненадолго, сделать своим другом. Он был экономен, даже скуп. Но легко дарил то, что невозможно возместить — свое время. Его приглашали помочь, когда требовалось переехать, вскопать участок, сделать ремонт. Он никому не отказывал. Перевозил, сажал картошку, клеил обои...