На «Орле» в Цусиме: Воспоминания участника русско-японской войны на море в 1904–1905 гг.

Костенко Владимир Полиевктович

Ревельский берег показался неясным очертанием на горизонте впереди по курсу в прозрачном воздухе сентябрьского прохладного утра. К одиннадцати часам мы вошли в прибрежные воды, усеянные мелкими островками, среди которых из глубины морской поднимались, как белые свечи, высокие маяки, укрепленные на скрытых подводных скалах. В проливах шхер кое-где замелькали паруса. Море потеряло свой угрюмый сизо-стальной отлив пресноводного залива, столь знакомый мне по Кронштадту. Появились более нежные оттенки морской лазури, а осеннее солнце ласкало своими косыми, уже не греющими лучами уютные близкие берега.

Наконец, на горизонте обрисовался стрельчатый

контур Ревеля с его старинными готическими соборами, башнями и зубчатыми стенами по контурам холмов и утесов.

Полуденное солнце светило нам прямо в глаза, и четкие силуэты зданий казались врезанными в светлое небо, а у самой линии воды на фоне берега выделялись темные грозные корпуса наших будущих спутников: броненосцев и крейсеров 2-й Тихоокеанской эскадры.

В час дня «Орел» бросил якорь на Ревельском рейде в указанном ему месте между «Бородино» и «Ослябя».

23 сентября. Сегодня я отпустил с «Орла» всех своих рабочих. Закончено производство работ средствами Петербургского порта. Теперь в глазах судового начальства я перестаю быть представителем постороннего и даже враждебного мира, от которого можно что-то требовать, и становлюсь общепризнанным членом судового состава корабля.

Мои мастеровые за последний месяц достройки порядком истрепались, но зато успели накопить деньжишек и теперь рвались по домам с корабля, где их рассматривали как «чужаков». Пребывание их здесь было далеко не сладким. С уходом 17 сентября из Кронштадтского порта они оказались на положении пасынков. На судне, не принадлежа к составу команды, они не имели специально оборудованного жилого помещения и были вынуждены ютиться по разным закоулкам, стараясь не попадаться судовому начальству, в глазах которого они являлись носителями беспорядка на корабле. Кормили рабочих плохо, а в Ревеле на берег не пустили на том основании, что и команда не имеет разрешения на сношения с берегом. В действительности же эта мера являлась предосторожностью ввиду ожидаемого царского смотра флота перед уходом в заграничное плавание.

Почти каждый день мне приходилось обращаться с жалобами к старшему офицеру по поводу разных притеснений рабочих низшим судовым начальством, чрезмерно усердным по части наведения порядка.

Всего в Ревель на корабле прибыло 95 рабочих разных цехов. Сегодня утром мне удалось добиться у старшего офицера разрешения на отпуск в город указателя Ивана Яковлева и старшего клепальщика старика Ефимова, лично поручившись за их «благонадежность». Очень уж они просили меня устроить им возможность побывать на берегу, ссылаясь на желание повидаться со своими родственниками.

За Яковлева я сам сделал всю работу, развел людей по местам, выдал инструмент, материал и дал все указания, что надо выполнить. Во время обеда вестовой доложил мне, что один из мастеровых просит меня выйти на минуту из кают-компании, так как ему надо срочно что-то мне сообщить.

Обеспокоенный, я вышел в коридор к своей каюте, где столпился весь мой народ. Сначала я подумал, что опять вышло очередное недоразумение и сейчас придется идти объясняться со старшим офицером, но вижу — лица у всех торжественные. Впереди, отдельно от общей массы, в качестве представителей стоят отпущенные мной утром на берег клепальщик Ефимов и указатель Яковлев с плотником Андреевым в виде подкрепления. В руках у них — традиционные дары: икона «Николы-угодника», покровителя плавающих моряков, лампада к ней и серебряный

подстаканник с ложечкой.

Когда я подошел к группе, старик Ефимов дрожащим от волнения голосом обратился ко мне с приветственной речью по-простонародному, на «ты», и просил принять от всех рабочих их скромное подношение в память совместной работы на «Орле». Все были крайне взволнованы, напутствовали меня в поход и на войну, желали благополучного возвращения, что бы снова и далее работать с ними в порту, благодарили за все заботы и доброе отношение к ним.

Искренность их простых чувств и наивных слов глубоко меня растрогала. Я в свою очередь благодарил всех за честную работу, за доверие и на прощание со всеми по-русски перецеловался, а тем, с которыми был ближе связан по работе, подарил свои карточки «на добрую память».

После этого, до отправки мастеровых на берег, я был занят приведением в порядок расчетов с ними и через Яковлева отправил бухгалтерии порта все ведомости о проработанных часах. Приняв от указателя и бригадиров по спискам весь казенный инструмент, я получил от старшего офицера катер и два баркаса для переброски мастеровых на пристань.

И когда последний мастеровой торопливо сбежал вниз по трапу со своим походным сундучком, мне вдруг показалось, что корабль опустел, а я лишился своих близких, к которым за пять месяцев искренно привязался, и теперь остался одиноким в еще чужой для меня среде.

Стоя на срезе броненосца, я еще долго махал им фуражкой, пока можно было разобрать лица отъезжающих, а они кричали мне в ответ всякие добрые пожелания.

Но не успел еще катер с двумя баркасами на буксире скрыться из вида, как мне передали с вахты, что адмирал по семафору требует на «Суворов» к 4 часам всех корабельных инженеров с эскадры.

В назначенное время я отправился на «Суворов».

Выяснилось, что флагманский инженер Политовский, воспользовавшись присутствием на рейде всех броненосцев, созвал на техническое совещание подчиненных ему корабельных инженеров.

Заседание происходило в просторной каюте Политовского, где я встретил своих товарищей выпуска 1903 г. — Шангина и Зданкевича. Шангин с «Бородино» доложил, что накануне ему удалось определить положение центра тяжести корабля и проверить его начальную остойчивость, воспользовавшись затоплением двух бортовых отделений.

Результаты проверки начальной остойчивости «Бородино» получились малоутешительные. Метацентрическая высота определилась не более 2 1/2 футов вместо 4 по проекту. Причина уменьшения начальной остойчивости — ненормальная походная нагрузка всех новых броненосцев. При такой остойчивости можно с соответствующими мерами предосторожности идти в океанское плавание, но вступать в бой в таком состоянии было бы рискованно, так как всякий крен легко мог бы перейти за предельный угол, что при наличии пробоин в небронированном борту грозило бы опрокидыванием.

Политовский поручил Шангину срочно составить по этому вопросу обстоятельный доклад для Морского Технического комитета, а сам обещал доложить адмиралу.

Я сообщил об окончании всех работ на «Орле» и отправке последних рабочих. «Орел» догнал по готовности остальные новые броненосцы, хотя и не прошел полного курса всех программных испытаний.

Политовский предложил обратить особенное внимание на работу рулевых устройств, которые, как показал первый опыт, на всех кораблях пошаливают. Из-за этого возможен при эскадренном плавании ряд крупных неприятностей.