На острие истории

Тарханов Влад

– Благодарю вас, сэр Джон, что вы согласились уделить мне немного вашего драгоценного времени, которого у вас и так очень мало.

– Сэр Уинстон, я не мог не отозваться на ваше приглашение. Мне импонирует ваша позиция по отношению к Германии. Я до сих пор понятия не имею, что мы делаем во Франции. Планы. Планы. Планы. Мы ждем нападения Германии, чтобы ее разгромить! Большей глупости я не слышал…

– Вы знаете, что я только из Франции, и встречался с сэром Генри [83] , вашим начальником штаба. Он излучает осторожный оптимизм.

83

Сэр Генри Ройдс

Паунолл, генерал, начальник штаба Экспедиционного корпуса во Франции.

– Мы все излучаем очень острожный оптимизм, сэр.

– Так вот, по поводу осторожности и оптимизма. Есть все основания считать, что нам подсунули фальшивку и кто-то очень хочет, чтобы мы поверили в план Шлиффена-2. Кофе, выпивка, сигары?

– Благодарю вас, боюсь показаться невежливым, но нет времени, совершенно. Так много надо успеть… А с вашим мнением я согласен, сэр Уинстон. Но что придумают гунны, я не знаю. Данные разведки туманны.

– Да, туман войны, самый сложный фактор, но есть такое мнение, у некоторых думающих джентльменов, что французы не слишком рьяно будут защищать свою бедную родину. Я бы не хотел, чтобы отход французов к Испании был прикрыт телами храбрых британских солдат. Я просил об этом сэра Генри, прошу и вас, продумайте нашу стратегию на случай мощного удара германской армии так, чтобы мы имели план отступления к какому-то порту, Кале или Дьепу, например…

– Вы ставите интересные задачи, сэр Уинстон.

– Ну что вы, я не ставлю задачи, я хочу, чтобы вы просто проработали вариант, НА ДОСУГЕ… Тем более, я уверен, что вы его тоже держите в голове, сэр Джон.

– Возможно, все возможно, дорогой сэр Уинстон.

Глава пятьдесят четвертая

Делу время. Всё. Без остатка

Ровно в 14–00 я переступил порог кабинета, про который было рассказано так много, особенно в некоторых книгах историков. Обычный кабинет большого начальника, стол буквой Т, не такой уж и длинный, по-видимому, многолюдных совещаний тут не проводилось. Несколько шкафов с бумагами и книгами. Насколько я знаю, книги не были в этом кабинете предметом интерьера. Ими пользовались! И активно. Думаю, отличия от кабинетов подавляющего большинства современных чиновников заметны. На стене висел портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского. Ну, этому тут по должности положено быть.

– Товарищ комиссар госбезопасности, комдив Виноградов по вашему приказанию прибыл. – чётко, по-военному отрапортовал и не без удовольствия заметил гримаску на лице Лаврентия Павловича. Говорят, показушной солдатчины Берия не любил. Посмотрим.

– Напоминаю: для краткости просто товарищ Берия. – тихо произнес хозяин кабинета на Лубянке.

– А это что? – он взглядом указал на папку, в которой хранились исписанные листочки. – Новые предсказания для проверки и подтверждения легенды?

– Разрешите вопрос, товарищ Берия?

– Разрешаю.

– Я ведь вас раздражаю, товарищ Берия? Верно?

– Предположим.

– Это называется «темпоральный шок». Если я не прав, то точно сказать, почему я вас раздражаю, сформулировать вам будет сложновато. Это возникает тогда, когда хроноагент раскрывается перед хроноаборигеном. Вы уж извините, товарищ Берия, это такая наша специфическая терминология, как и у вас, архитекторов, тоже есть своя терминология. И вы ее не забыли. Верно?

– Предположим.

Это «предположим было уже без ноток раздраженности и злобы, скорее, тут была заинтересованность, типа, что ты мне тут за спагетти будешь вешать на уши?

– Это явление подробно описано нашими учеными и психологами. Вы обязаны подозревать меня в том, что я враг, или могу быть тайным врагом, или цели мои в ближней перспективе – благие, но в дальней перспективе могут нанести стране непоправимый вред. Это ваша работа и прямая обязанность. Моя цель – втереться к вам в доверие. Вроде бы это так называется…

Берия усмехнулся, но то, что ему не до смеха, было совершенно ясно.

– То,

что я хроноагент, вы уже поняли, противоречие в том, что ваш мозг отказывается верить в это, на уровне подсознания. Все факты говорят про эту версию события, но вы не верите в это! Вот это противоречие подсознательного и сознательного и есть основа вашего неприятия меня и недоверия к информации, которую вы, тем не менее, тщательно проверяете.

– Это все?

– В основном, да…

– Могу сказать, комдив, ты не прав. У меня есть причина испытывать раздражение. Веская причина. ЕСЛИ ты такой ценный… хроно…агент, почему цедишь информацию по капле? Что за мальчишество? Свидание надо было? Тебе в своем времени баб не хватает? В нашем нужна, да? Ну, скажи мне что-то про любовь с первого взгляда, еще какую-то романтическую чушь. Ты обязан был всё рассказать. ВСЁ. И немедленно. Если война начнется через полтора года, каждый день – это потери, человеческие жизни. Ты это понимаешь? И как я могу поверить, что твоя цель – оттянуть войну на год, если вместо сотрудничества ты что-то темнишь, умалчиваешь? Что скажешь, так сказать, комдив?

– У меня была для этого причина, товарищ Берия. Она субъективная. Но она была. Я могу попросить у вас прощения за это, могу только сказать, что эти полтора дня я отработаю. Уже начал. Мне было надо кое-какие мысли привести в порядок. Это не причина, и не объяснение задержки. Тут новые материалы, которые я подготовил для вашего ведомства, товарищ Берия. А по поводу вашего вопроса, могу я одну просьбу?

– Попробуйте.

– Я бы просил вас уделить мне несколько часов вашего времени. И поехать со мной в Филатовскую больницу на Садово-Кудринской. В этой папке материалы по лечению нескольких детских врожденных заболеваний, которые вызывают стойкую инвалидность. Мы продвинулись в их изучении, хотя не все можем лечить.

– Это необходимо?

– Так точно.

– Дайте посмотреть. Так. Схемы хирургического вмешательства. Реабилитация. Системы упражнений. Приспособления. Чертежи. Хорошо. Это можно. Кто вас там интересует?

– Лучше всего Роман Осипович Лунц. Он это оценит и сможет быстро внедрить.

– Машину. – бросил всесильный нарком в трубку. В его голосе сквозило недовольство. Но если наглеть, так наглеть по-крупному.

Меня, что вполне естественно, в одну машину с наркомом не поместили, я ехал во второй машине с двумя охранниками на заднем сидении. Мы свернули на Тверскую, быстро (по местным меркам) поехали в сторону Садового кольца, повернули к Патриаршьим прудам. Детская Филатовская больница располагалась почти напротив Патриаршьих прудов, только с другой стороны Садового кольца. Старое двухэтажное здание, с колоннадой в центре здания, бывшая усадьба (дом) Небольсиных, построенная в 1737-м году, в 1897-м году здание усадьбы было перестроено архитектором Каминским под нужды больницы, которую в ней и открыли. Именно в ней работал великий русский ученый и врач Нил Федорович Филатов, которого считают основателем педиатрической службы в России. Я же хотел встретиться с живой легендой советской медицины, учеником Филатова, профессором Лунцем. Сейчас ему было под 70 лет, но он активно работал, учил студентов, возглавлял кафедру медицинского института.

Надо отдать должное персоналу клиники – визит большого начальства огромного ажиотажа не вызвал, скорее всего потому, что никто к этому заранее не готовился. Нас встречал сам Роман Осипович Лунц, которого, скорее всего, предупредили о визите. И более никого.

– Здравствуйте, товарищ нарком…

– Роман Осипович – Берия прервал врача, – мы здесь с неофициальным визитом, поэтому просто, товарищ Берия. Хорошо?

Профессор Лунц согласно кивнул. Он был невысок, немного полноват, носил аккуратную эспаньолку, белый халат и белая врачебная шапочка были для него привычным одеянием. Из-под густых бровей на нас смотрели внимательные серые глаза. Он не выглядел встревоженным, но какая-то настороженность во взгляде была, а кого визит начальства, даже не профильного, не напрягает?