На острие углы
Шрифт:
– Здравствуйте, барон, - учтиво улыбнулся граф.
– Я рад снова видеть своего друга.
Барон де Клермон издал булькающее, нечленораздельное восклицание, которое де Руа не понял. Он никогда не видел де Клермона в таком состоянии. Лицо барона покрылось красными пятнами, проступающими даже сквозь слой пудры, глаза метали молнии, и вместе с тем в них была какая-то отрешенность.
– Вы не хотите поцеловать меня, дорогой супруг?
– Анжелика протянула тонкую руку к мужу.
– Кхе, как вы...
– Барон не закончил фразу, пятна на его щеках
– Дорогой мой, вы неважно выглядите. У вас такой вид, будто вы только что увидели привидение.
– Нет, Анжелика! Я увидел не привидение! Я узрел гнездо разврата!
– Голос барона прозвучала рыком льва, у которого в лапе засела заноза.
– Что?
– Анжелика была настолько поражена словами супруга, что с нее слетела обычная маска томности и холодности.
– Да, да, я вижу, что в моем доме свит змеиный клубок. Похоть и предательство пустили здесь корни!
– Вы о чем, мой супруг?..
– О чем?! Неверная жена, неужели вы не понимаете, о чем я говорю?
– Барон нарочито грозно продекламировал эти слова с пылкостью актера бродячего балаганчика, что получилось у него весьма неубедительно. Де Руа не мог понять, что случилось с обычно покладистым бароном де Клермоном.
– Боже мой!
– всплеснула руками Анжелика.
– Вы ли это, мой дорогой супруг? О какой неверности ваши речи?
– Вот он!
– Толстый палец барона был направлен в сторону графа.
– Под видом друга проник в мой дом и овладел моей женой!
– Кто внушил вам столь вздорные мысли?
– И голос, и лицо графа выражали крайнее удивление.
– Кто внушил? Об этом говорит весь Париж! Чернь и знать, офицеры и горшечники.
– Вы же знаете, что Париж живет сплетнями, и нет для парижан большего удовольствия, чем втоптать в грязь доброе имя.
Если честно, то де Клермону вовсе не обязательно было собирать эти слухи. Он и так был прекрасно осведомлен об увлечениях своей жены. Более того, когда в приступе скуки год назад Анжелика начала жаловаться на жизнь, де Клермон сам сказал ей: "Вам нужно общение. Чаще выходите в свет. Заведите себе любовника, как все".
– Пусть отсохнет ваш лживый язык!
– продолжал яриться барон.
– Не ведите себя глупо!
– с досадой воскликнула Анжелика.
– И вы, господин граф, не только овладели моей женой, но еще и злословите, понося своим грязным языком мое имя.
– Вы о чем, друг мой?
– На этот раз удивился де Руа.
– Не вы ли три дня назад назвали меня напыщенным дураком?
– Кто оклеветал меня?
– Господин де Эньян стал свидетелем ваших гнусных слов.
– Вы прекрасно знаете, что де Эньян болтлив и злословен, ему нельзя доверять.
– Вы лжете! Вы говорили это! Вы сказали, что я, барон де Клермон, напыщенный дурак.
– Я никогда не говорил о вас ничего плохого. Вы утомились, дружище. Я зайду к вам попозже, и мы разопьем с вами бутылку старого вина из ваших прекрасных погребов.
– Вино из рук Иуды? Никогда!
– О Господи! Успокойтесь. Всего вам доброго.
– Граф направился к двери, но барон ухватил его за плечо.
– Я не закончил. Вы оскорбили меня и мою семью. И я требую удовлетворения.
Он соврал с руки перчатку и бросил ее на пол.
– Вы просто сошли с ума, - покачал головой граф.
– Побойтесь Бога!
– крикнула Анжелика.
– А вас, неверная жена, ждет монастырь!
По закону де Клермон имел полное право на подобное решение вопроса, и Анжелика картинно упала в обморок, сквозь полуприщуренные веки наблюдая за продолжением непристойного скандала.
– Я не обижаюсь на вас, де Клермон, и отношу ваши слова за счет утомления и нездоровья.
– Мы будем биться!
– Не глупите. Я не хладнокровный убийца. Нет такого оружия, с помощью которого вы бы одолели меня.
– Выбирайте оружие!
– Хорошо, - пожал плечами граф, которому совершенно не приглядывалось драться с бароном.
– Шпаги.
– Завтра на пустыре за аббатством Святого Иакова. Жду в семь. С секундантами.
В своей карете де Руа напряженно обдумывал происшедшее. Он ничего не понимал. Измена жены не могла вывести барона из себя, равно как и брошенные спьяну графом слова. Де Клермон понял, что он пуп земли, и меньше всего обращал внимание на нелестные реплики в свой адрес, произнесенные за его спиной. Создавалось впечатление, что он намеренно вел свое дело к дуэли и лишь искал повода для этого. Зачем? Может быть, кто-то пытается использовать его, чтобы свести счеты с де Руа? Но тогда бы выбрали бойца получше и ненадежнее. Да и не похоже было, что барон играл в чью-то игру. Он просто сошел с ума... Нет, если бы это было лишь сумасшествие. Тут кроется что-то иное. Гораздо более значительное. Странное. И неотвратимое...
Ровно в семь граф был на пустыре. Там уже собрались секунданты и врач, которые скрепя сердце согласились принять участие в этом деле. В четверть восьмого, когда де Руа уже начал надеяться, что де Клермон одумался, барон появился. Он сухо поприветствовал всех и встал неподвижно, широко расставив ноги, держа руку на эфесе шпаги, глаза его смотрели куда-то поверх голов присутствующих.
– Не желаете ли вы признать, что ссора была ошибкой и лучшим выходом будет примирение? Никто не упрекнет вас, если вы примете такое решение. Оно было бы правильным, - произнес секундант.
– Я согласен на примирение, - кивнул де Руа.
– И готов просить у моего противника извинения за обиды, которые, как он считает, я нанес ему.
– Вам, господин де Клермон, лучше всего бы последовать примеру господина де Руа, - с облегчением произнес секундант, надеявшийся на счастливый исход. Высочайшим эдиктом дуэли были запрещены и наказание грозило не только дерущимся, но и тем, кто им содействовал.
– Никакого мира. Я буду сражаться!
– горячо воскликнул де Клермон. Со вчерашнего дня в нем не произошло никаких изменений к лучшему. Он выглядел еще более безумным.