На переломе веков
Шрифт:
Но окончательно сдаться, при том что у Японии все еще имелся достаточно мощный флот, японцы не могли, поэтому на верфях Сасебо, Иокогамы, Куре и Йокосуки лихорадочными темпами приводили в порядок избитые русскими снарядами корабли. Первыми доки покинули крейсера, но их попытка погонять наши корабли привела к тому, что японцы едва не лишились окончательно «Токивы» и «Адзумы». Почему русские не добили горящие крейсеры, они так и не поняли. В формальные объяснения, растиражированные европейскими газеты, — мол, мы делаем это исключительно из человеколюбия, — они напрочь не верили. Впрочем, этому не особо верили и сами европейцы, во всяком случае европейские военные моряки. Как бы там ни было, повреждения, полученные двумя японскими крейсерами в бою у островов Ниидзима, потребовали длительного ремонта, который завершился уже после окончания войны. Само же сражение привело к тому, что японцы решили более не рисковать, а, немного потерпев и собрав все силы в кулак, дать, так сказать, последний и решительный бой.
Когда стало ясно, что отдельных атак исключительно
Так что Сахалин я приказал не защищать. Вернее, не удерживать и ограничиться партизанскими действиями. В итоге японский десант сумел выполнить свою задачу и лишить нас сахалинской нефти. На целых три месяца. А поставок и на куда больший срок — вряд ли следовало ожидать, что японцы не воспользуются моментом и не разрушат всю нашу нефтедобывающую инфраструктуру. Ну да ничего страшного. Восстановим. Тем более что на русском флоте это почти никак не отразилось. Вследствие того что японский флот почитай покинул морские просторы, нашему стали доступны оба нефтехранилища — и порт-артурское, и владивостокское, доступ к которым, благодаря наличию у нас тут аж трех мощных ледоколов, был свободен круглый год. Ну а теперь настало время вернуть себе Сахалин.
К 14 января сопротивление японцев, высадившихся на Сахалин, было окончательно сломлено, и две бригады морской пехоты замкнули кольцо окружения вокруг остатков японского десанта, укрепившихся в поселке нефтедобытчиков самого крупного на острове Охинского месторождения, после чего японцы капитулировали в течение трех дней. И тут же приступили к устранению того, что успели натворить на Сахалине. А чего — сами натворили, сами пускай и порядок наводят, с рабочими-то руками у нас там все еще было не очень хорошо. Ну а спустя всего неделю наши десанты высадились на Курильских островах и Цусиме, каковые были захвачены уже к началу февраля. Противопоставить выучке и оснащению моих морских пехотинцев японцы ничего не смогли. Да и японских сил на этих островах было довольно мало. А морпехов у меня, слава богу, хватало — кроме Владивостокского и Порт-Артурского полков, к началу лета 1903 года на Дальний Восток прибыли еще и обе бригады с Черноморского и Балтийского флотов.
Как бы там ни было, к февралю 1904-го всем стало ясно, что Японию ждет крах. И тут активизировались ее защитники по обеим берегам Атлантического океана. До сих пор нам удавалось их сдерживать, помогали и устроенное Брилевым шоу в начале войны, и активность проплаченных английских и американских журналюг, сразу же поднимавших хай в случае любых попыток их собственных правительств как-то поспособствовать японцам. С такой массовой покупкой их журналистов англосаксы еще ни разу не сталкивались, и некоторое время их попытки нейтрализовать свою «свободную» прессу были довольно неуклюжими. Но теперь они пришли в себя, сорганизовались на уровне владельцев газет, правительственных чиновников, главных редакторов и так далее (в одни клубы ходят, чай) и вернули «свободную» прессу «к ноге». Кое-кого из излишне увлекшихся журналюг просто выкинули на улицу, кое-кому резко урезали зарплату, кое с кем просто поговорили, вследствие чего «свободная» пресса снова начала дудеть в ту дуду, которая была выгодна правящей верхушке. Кроме того, были арестованы несколько посредников, носивших деньги «акулам пера», и в прессе стала разворачиваться шпионская истерия. Но поскольку эти посредники сами были уверены, что работают кто на Германию, кто на Швецию, кто на Францию, приписать взятки журналистам к проискам русских не удалось, и эта истерия довольно быстро сошла на нет. Зато вой по поводу того, что русские морят голодом японское гражданское население и убивают некомбатантов, вышедших в море, только чтобы накормить голодных детей, поднялся такой, что император Николай II был вынужден лично и публично запретить крейсерские операции и захваты невооруженных судов в японских территориальных водах.
Впрочем, для Японии эта мера оказалась запоздалой. Недаром я так активно гнал в море крейсера и миноносцы — успели довести ситуацию до неотвратимой. Суммарные потери японского торгового флота уже перешли отметку в две трети судов водоизмещением свыше пятисот тонн, потери рыболовецкой отрасли составили почти три четверти потенциала, а транспортные возможности по переброске того же продовольствия в страдающие от голода районы страны свелись к пешим носильщикам, ослам и в лучшем случае конным повозкам. В лучшем, потому что существенная и, пожалуй, самая выносливая часть поголовья лошадей была мобилизована в армию. Где благополучно и сгинула. Железнодорожное же сообщение в Японии было совершенно дезорганизовано. То есть прекращение крейсерских операций, по существу, ничего кардинально не изменило. Японию охватил голод, последствия которого усугубились тем, что японцы, напуганные нашими высадками на Курильские острова и Цусиму, начали спешно собирать территориальные войска и ополчение для возможного противодействия русским десантам на сами Японские острова. Так что, ко всему прочему, довольно большое количество мужчин было оторвано от своих семей и не смогло оказать им никакой поддержки в самый критический период. Причем в мобилизации ополчения вообще никакого смысла не было, поскольку для него не нашлось даже вооружения. Ополченцы вооружались косами, топорами, насаженными на длинные рукояти, примитивными копьями, дубинами — короче, чем ни попадя. А о состоянии японских финансов и вовсе говорить нечего. Оно было не плачевным, а в прямом смысле этого слова катастрофическим. Настолько, что даже столь мелкий расход, как перевод небольшого количества железа на изготовление примитивного вооружения для ополченцев, стал последней соломинкой, переломившей хребет перегруженного верблюда. И в начале мая иена рухнула…
Именно на таком фоне адмирал Того вывел свой флот в море, дабы дать наконец тот самый последний и решительный бой. И дал…
Не знаю, возможно, всему виной были самоуверенность и пренебрежение противником, с которым до сего момента нам удавалось справляться заметно легче, чем мы ожидали. А может, японцы просто закусили удила, однако в этой реальности тоже состоялась своя Цусима. Во всяком случае, последнее морское генеральное сражение произошло именно у этого острова. И хотя закончилось оно все-таки нашей победой, но заплатили за победу мы дорого. То есть это сражение в плане потерь обошлось нам куда дороже, чем все предыдущие, вместе взятые. По соотношению потопленных кораблей мы, конечно, сокрушили японцев, но вот потери личного состава на фоне того, что было ранее, оказались чудовищными. Начиненные шимозой японские фугасные снаряды давали гигантское количество крайне опасных мелких осколков… Да и корабли были иссечены японскими снарядами донельзя. Все, что не было прикрыто броней, оказалось разбито, разломано и снесено. Да и броня защищала не от каждого снаряда…
Ну да японцы перли так, что у меня постфактум возникла мысль: а ну как адмиралу Того было заявлено, что отныне его корабли ни ремонтировать, ни содержать просто не на что, так что ему лучше всего не возвращаться… даже с победой? Поэтому японцы и атаковали с бешеной решимостью. Их корабли, даже превратившись в гигантские костры, упрямо сближались с нашими в надежде если не протаранить, то хотя бы выпустить торпеды, пусть наобум, пусть почти без шансов попасть, но хоть чем-нибудь, хоть как-то дотянуться до русских и навредить им. Да хотя бы заставить их кашлять и утирать слезы от чада, тянущегося с горящих японских кораблей.
Скажу честно, если бы в той Русско-японской войне так дрались наши моряки, у японцев не было бы никаких шансов… Впрочем, в этот раз шансов у них не было и так. Почти сразу потеряв два крейсера и истребитель миноносцев, Гильтебрандт с Дубасовым плюнули на все мои указания и принялись «мочить» японцев как только можно. Уже через шесть часов от японской эскадры осталось меньше половины. Причем эту оставшуюся половину составили корабли, которые вышли из боя, пока сражение окончательно не превратилось в избиение, и потому успели отойти на достаточное расстояние до того, как топившие их более стойких собратьев русские корабли развернулись и начали искать, кто тут еще не потоплен. Впрочем, искали недолго. Когда угар битвы слегка ослаб, Гильтебрандт с Дубасовым вспомнили мои указания и прекратили поиск «недобитков». Но вот отказать себе в удовольствии пройтись вдоль японского побережья до Кобе не смогли. В итоге японцам все стало ясно еще до того, как остатки их собственного флота добрались до портов. Тем более что это скорбное возвращение длилось целую неделю — корабли прибывали по одному, поскольку самая большая скорость хода, которую мог выдать самый быстрый из них — крейсер «Иватэ», — составила всего одиннадцать узлов, да и то он сумел развить ее уже при подходе к порту, когда экипаж наконец-то кое-как заделал самые большие пробоины и частично откачал воду. Прочие ковыляли максимум на трех-пяти узлах.
После этого разгрома у японцев не осталось никаких шансов, так что мы ждали предложений о начале мирных переговоров. Но до их получения я велел провести еще одну — как я надеялся, последнюю — военную операцию этой войны. Шестнадцатого марта два батальона Черноморской бригады морской пехоты высадились в самой северной префектуре острова Хоккайдо — Немуро — и захватили одноименный японский городок. О степени деморализации японцев наглядно свидетельствовал тот факт, что расквартированная в городе рота территориальных войск Японии, вооруженная хоть и устаревшим, но огнестрельным оружием — винтовками «Мурата», не оказала сопротивления, просто сложив оружие. Как, к счастью, поступил и батальон местного ополчения…