На поле овсянниковском(Повести. Рассказы)
Шрифт:
После этой ласки мимолетной стала Паша какой-то беспокойной. С печки убрала все лишнее шумно, резко, словно спешила куда.
У Сашки же глаза слипались, еле на стуле держался… В бутыли самогону еще осталось, и Паша спросила:
— Сейчас допьешь или завтра перед дорогой выпьешь?
— Можно, Паша, я лейтенанту оставлю? Боли у него сильные, особенно с утра…
— Оставь, если добрый такой, мне не жалко, — улыбнулась Паша. — Хороший он, лейтенант-то твой?
— Свойский парень. Сдружились за дорогу. Горячий только.
Постелила
— Залезай, — скомандовала она, и Сашка уже в полусне забрался на печь, растянулся блаженно, но тут закачалась изба, закружилась, и стало Сашку то приподнимать на высоту какую-то, то вниз с этой высоты бросать, и замутило страсть как, и забоялся он, как бы всю еду не вырвать — этого еще не хватало! Крутился он и так и этак, чтобы тошноту перебороть, и все же переборол, свернулся калачиком и заснул.
А во сне случилось необыкновенное: ощутил вдруг он на своих губах чьи-то влажные, жаркие губы, и не понять, Зинины ли, Пашины ли? Смешалось все, перепуталось. Только запомнил он, что мешала ему все время рука его раненая…
Утром, как проснулся, вначале и решить не мог, сон ли то был или наяву? И по Пашиному виду не определишь, такая же она, как вчера, простая и приветливая, накрывает на стол завтрак и внимания вроде на Сашку не обращает.
В бутылке самогону оставалось столько же, но перед Сашкой опять стакан полный. Хоть и пить после вчерашнего не хотелось, но как от такой редкости отказаться, когда еще выпить придется, и Сашка стакан ополовинил. А на закуску опять яичница с картофелем да грибки и огурчики!
— Вот, Паша, — сказал Сашка. — Встретились мы случайно и дня вместе не пробыли, а ведь помнить тебя весь век буду…
— Брось заливать-то! Знаю я вас…
— Нет, правда, Паша. Я врать не люблю… — У Сашки приятно кружило в голове — на старые дрожжи и полстакана ударило.
Паша посмотрела на него в упор, задумалась, а потом, отвернувшись, вроде совсем безразлично спросила:
— Может, остаться хочешь? Передохнешь недельку. Фельдшер у нас есть, рану перевяжет.
— Нахлебником, что ли? Нет, Паша… И лейтенанта бросить не могу, вместе должны дойти.
— Ну что ж, воля твоя. Насчет нахлебника — ерунда. Неделю тебя покормить мне без труда, одна же я…
— Детей разве нет у тебя?
— Были бы, увидел.
— Я подумал, может, у деда с бабкой. Ты ж на работе, поди, цельный день.
— Нет, не выдались у нас с Максимом дети. Уж кто виноват, не знаю. Раньше переживала, а теперь думаю, к лучшему.
В окошко постучали.
— Наверное, дружок твой, лейтенант этот. — Паша приоткрыла дверь и крикнула — Заходи!
Володька вошел скромненько, но все же спросил усмешливо:
— Жив мой Сашка?
— Жив! Не съели! Присаживайся. Выпить тебе оставили, — сказала Паша.
— Неужто? Этим Степанида меня не потчевала.
— Не за что было, значит. Сашку благодари. Я бы тебе, зубоскалу, ни столечки не дала.
— Выпей, Володь, — наливая полный стакан и пододвинув его лейтенанту, по-хозяйски предложил Сашка.
— И закусывай, — добавила Паша.
— Спасибо. За ваше здоровье! — Володька опрокинул стакан разом, крякнул, зажевал соленым огурчиком. — Ну как спалось, Сашок? — и подмигнул.
— Хорошо спалось, не волнуйся, — вступила Паша сразу, — и перестань лыбиться.
Лейтенант улыбку спрятал, посерьезнел, и что-то растерянное появилось в глазах.
— Ты, может, остаться решил тут? — спросил он Сашку тихо.
— Нет, Володь. Вместе путь начали, вместе и докончим.
— Если ради меня… — начал было лейтенант, но Сашка перебил:
— Давай собираться, — и поднялся.
— Уже? — потерянным голосом спросила Паша. — Погодите немного. Соберу чего-нибудь вам в дорогу. Погодите… — стала суетливо в какой-то мешочек холщовый совать вареную картошку, хлеба, сала куски…
Уходил Сашка с тоской… Паша стояла у крыльца и долго провожала их глазами, а они, пока видно было, оборачивались часто и помахивали руками.
— Словно из дому ухожу, — сказал Сашка лейтенанту, когда скрылось совсем приветное это сельцо с хорошим таким прозванием — Прямухино, скрылось навсегда, потому как вряд ли военные Сашкины дороги смогут привести его сюда когда-нибудь. Навсегда ушла из жизни и Паша, оставив только сладкую зарубину в сердце и живое, не проходящее пока ощущение теплоты и уюта.
— Приголубила, значит?
— Не в том дело… Хорошая женщина очень, сердечная. Звала остаться на недельку…
— Я догадался. Чего ж ты?
— Ни к чему это… — в раздумье ответил Сашка, а у самого не сходил с губ обжигающий жар Пашиного рта, и словно слышался ее ночной задыхающийся шепот, выговаривающий какие-то сладкие слова.
Дорога, по которой они сейчас шли, полюднела. Войско, правда, не попадалось, войско-то ночами идет, но отдельные группки военных встречались и машин много туда-сюда сновало. Даже одного мужчину молодого в гражданском встретили, шел в плащике, и на ремешке фотоаппарат болтался, прямо чудно на него глядеть. По их разумению, вся Россия сейчас в шинели да сапоги облачена, но нет, ходят еще мужчины невоенные.
— Ну вот, вроде близится конец нашей одиссеи, — сказал лейтенант. — А если, Сашок, в госпиталь не заходить, а прямо на станцию, на поезд, и махнуть в Москву?
— Нет, Володь, передохнуть нам малость необходимо. Без этого в такой путь трогаться нельзя. Это сейчас тебе, после стопочки да еды хорошей, кажется, что силы есть, а на самом деле…
— Пожалуй, прав ты.
Вообще теперь лейтенант, после рассказа Сашкиного про немца, почти во всем с ним соглашался и перечил редко. Не стал он расспрашивать его и про ночку в Прямухине. Да и не сказал бы Сашка, он про такие дела распространяться не любил и до сих пор не понимал, почему он перед Пашей так открылся и про Зину рассказал.