На поле танки грохотали
Шрифт:
«– Ты посмотри», – говорила мать, – вся трава покрылась инеем, заморозки каждую ночь, в рубахе можно ходить разве только в середине дня, когда солнце пригреет.
Мишка молча натягивал, слежавшуюся за лето телогрейку и беззлобно ворчал, показывая матери свое маленькое мужицкое самолюбие.
– Не зима ведь, увидят люди, смеяться будут.
– Не придумывай, роднулька моя. – Анна никогда не разговаривала с сыном приказным тоном, мягко убеждала, если он был не прав.
В машинный парк, расположенный у гумна, где стоял трактор с плугом, мальчик, стесняясь своего не по времени года наряда, пошел не по улице, а через огород. По тропинке он вышел на поскотину, а уж с нее свернул к гумну.
К его удивлению Павел Иванович тоже был одет в телогрейку. Мишка успокоился и повеселел.
– Привет, Мишаня, – громко закричал тракторист, перекрикивая ворчание трактора.
Мишка помахал рукой.
Пахоту они начали, разделив поле пополам. Часам к десяти треть этой половины отливала черными, искрящимися пластинами плодородной земли. Павел Иванович остановился. Мишка ладошками обтирал измазанное лицо. Густая едкая пыль покрыла его, забила ноздри и уши. Хорошо, что на голове кепка. Павел Иванович выглядел не лучше. Едкий пот оставлял черные борозды на покрытом слоем пыли лице.
– Давай чуточку отдохнем, Мишаня – пробасил командир трактора.
– Давай, – радостно согласился Мишка. Павел Иванович достал туесок, налил из него в кружку воду и передал Мишке, а сам начал пить напрямую из туеска.
Мишка воду выглотал быстро и протянул пустую кружку Павлу Ивановичу.
– Еще? – спросил тот.
– Нет. Спасибо.
– Тогда подержи кружку, налью воды лицо ополоснуть.
Ополоснув лицо, Павел Иванович скомандовал Мишке.
– Сложи ладони лодочкой, и тебе надо с лица пыль смыть.
Мишка с удовольствием умылся.
– Полегче стало?
– Да, Павел Иванович. Спасибо.
– Тогда чуток отдохнем. Видишь, как солнышко пригревать стало. И иней исчез, только роса серебрится. Красота. На мир полюбуемся, жизни порадуемся.
– Павел Иванович, вы же мне обещали…
– Не забыл, не забыл, Мишаня, помню, – перебил Мишку тракторист. – Сейчас, дай самому-то вспомнить, как там было. Давай устроимся поудобнее.
Мишка принес из стога солому, собранную после уборки хлебов. Они сняли телогрейки, расстелили их аккуратно на соломенной подстилке, и после минутного сосредоточенного молчания Павел Иванович начал:
– Насчет «вспомню», это я для красного словца сказал. Всю войну ведь прошел, ничего, конечно, не забыл. Бывали дни, как страшный сон.
На войне я был рядовым – механиком водителем тяжелого танка. Я совсем не знал планов битв, для этого были генералы, командиры. Но в каждом важном сражении я участвовал. Я твердо знал – надо победить. И вел танк прямо на врага. Руководствуясь таким принципом, на тяжелом танке «КВ-1», на котором я начал войну, мы с командой дошли до Сталинграда.
Всем была хороша машина. Крепкая броня, которую не могла подбить большая часть немецких орудий, маневренность. Но и этой машине, как я тебе рассказывал, доставалось жару.
До войны я нигде не бывал, ни в каких городах нашей Родины, что-то о них и о других странах читал, что-то в кинохронике видел. А во время войны пол России прошагал и пол Европы, но видел только разрушенные дома да одинокие печные трубы деревенских изб.
Сталинград, говоришь? Для меня это сплошная, покрытая пылью, гарью и кровью поверхность какого-то непостижимого пространства. И, как мне казалось из моего маленького окошечка, я один по ней веду танк. Под гусеницами скрежещут битые кирпичи, железная арматура, рассыпаются деревянные конструкции. Но от меня зависела жизнь всего моего экипажа. Во многом я нес на себе ответственность.
В той битве не было четкой разграничительной линии: вот там немцы, здесь – мы. А было так. Сегодня они взяли центральный вокзал, а завтра мы его отбили. Они вышли на окраину города, мы пошли в бой, и опять немцы пошли в наступление. В городе живого места не было. И нам приходилось воевать на улицах, выкуривая немцев из зданий и укрепленных позиций. Чтобы тебе понятно было, это примерно так, как известная русская игрушка «Мужик и медведь»: то один кувалдой колотит, то другой.
Помню, как однажды один экипаж из нашей роты тянул застрявшую машину, у нее заклинило гусеницу. Притаившиеся в подвальном помещении немцы неожиданно ударили фаустпатроном по буксировочному танку, и он мгновенно вспыхнул, как спичка. Спасся только механик-водитель. Остальные ребята сгорели на наших глазах, и мы ничем не могли помочь. Зато с фашистами посчитались, раздолбили весь подвал. От гадов, наверное, даже пуговиц не осталось.
Немцы наших «КВ» боялись. Немецкие танки не пробивали нашу броню, и мы использовали эту неуязвимость сполна.
Павел Иванович замолчал. Стал смотреть на свои руки, сжимая и разжимая пальцы. Затем поднялся, подошел к берегу Илима. Почуяв человека и опасность, исходившую от него, из десятков прибрежных гнезд-нор, вырытых в береговом обрыве, в небо поднялись стрижи. Они шумно хлопали своими крылышками, дружно кричали, пытаясь отпугнуть нежданного гостя.
– Ты посмотри, Мишаня, стрижи.
– Еще не улетели, – удивился Мишка.
– А куда они улететь должны? – спросил тракторист.
– В Африку – с уверенностью ответил мальчик.
– Куда? – удивился Павел Иванович.
– Наш учитель говорил, что в Африку, и улетают они туда в первой половине августа. Что же их задержало?
– Наверное, потомство, – предположил Павел Иванович.
– Да, наверное, птенцы уму-разуму не набрались, – согласился Мишка.
Павел Иванович нежно посмотрел на подростка и улыбнулся.
– Это ты у нас, Мишаня, уже большой и умный. А птенцы, конечно, глупые. Но их для этого и учат взрослые птицы, чтобы в дальнейшем не было у них бел.
Павел Иванович поднялся и пошел к трактору. Мишка поспешил за ним.
– Люблю работать осенью, мошка и комары исчезают, спокойствие наступает, – как будто сам себе сказал тракторист.
– Павел Иванович, а про Сталинград на следующем перекуре расскажешь?
– Что рассказать тебе, Мишаня, я ведь не был генералом, даже до командира танка не дорос, в смотровую щель мало, что видно. То, что увидел, осталось в памяти моей навсегда. За войну пришлось уничтожать гусеницами и танки, и пулеметные гнезда, и людей. Это не только в Сталинграде, повсюду. Свою землю жалко, и топтать эту землю жалко, и дома русские, занятые фашистами, рушить. А в Германии – только в радость. Я не мстительный человек, но возмездие быть должно. И мы им всем отомстили, да так, что и правнуки их не забудут.