На полях Гражданской…
Шрифт:
Выясняла о нем все до мелочей. Узнавала, что Вячеслав Митрофанович тоже из рода Русановых, но не рода Сергея Гавриловича, а Русанова, героя войны с Наполеоном. Полк под командованием генерала Русанова отличился в сражении при Прейсиш-Эйлау.
Мое поведение покажется странным.
Но такое было!
После известия о битве я избегала всех знакомых, перерыла полки всех книжных магазинов и только в библиотеке кадетского корпуса нашла заметку о сражении на прусской земле. Перечертила в ученическую тетрадку карту и с линейкой в руке носилась по комнате и
В такие минуты я готова была вместо одежды гимназистки натянуть на себя военное обмундирование!
Мне рассказали, что генерал Русанов женился на собственной крестьянке.
– Зачем? – сначала покоробило меня.
Но, зная отношение к крестьянам отца и деда, я ничего плохого в этом не увидела.
У крестьянки родился сын Митрофан. Ему генерал Русанов отписал имение в Трещевке.
Выглядело благородно.
Митрофан выкрал у орловского князя Кекаутова дочь и женился на ней.
Вот это было по мне!
Я загорелась желанием о своем похищении. И представляла, как Новиков стремительно появляется на хуторе в Медвежьем, как увозит меня. Или, не найдя в Медвежьем, незаметно проникает в гимназию – вот чем переполняло меня.
– Какой отец у Вячеслава Митрофановича! – восхищалась я. – А ведь яблоко от яблони падает недалеко!
У Митрофана с дочерью князя Кекаутова родился сын Вячеслав.
Уже спустя много лет я услышала легенду о том, как одна гимназистка совершила отчаянный поступок. Переходя улицу, специально споткнулась и упала под копыта коня, на котором ехал ее любимый. Мастерство седока спасло гимназистку. Он поднял девицу на руки…
Если имели в виду меня и Новикова, то они ошибались. Но подмечено верно: я была готова броситься не только под коня, лишь бы обратить на себя внимание.
Нежданно-негаданно вспыхнула Первая мировая война. Я знала, что мой отец был против муштры и солдатчины, и думала, что это отразится на моем брате, но отец не стал вмешиваться в его жизнь и предоставил возможность выбирать свой путь.
Тогда молодежь охватил небывалый подъем, она стремилась на фронт. Мой брат Сергей записался в 25-й Смоленский полк, который формировался в Воронеже и вскоре вместе с однополчанами оказался на австро-венгерском фронте.
Как взволновало меня, когда он прислал письмо, в котором сообщал, что служит вместе с Новиковым.
Мы получали вести от брата и радовались успехам русских войск в Карпатах, переживали, услышав об их поражении в Пруссии. Я до дыр зачитывала письма брата, ища в них хоть какое-то упоминание о Вячеславе Митрофановиче. Стала серьезнее относиться к урокам, особенно к иностранным языкам. Дополнительно занялась французским, почему-то решив, что когда-нибудь попаду в Париж, до которого непременно дойдут русские войска.
С подружками писали письма на фронт солдатам, полные веры в победу, и представляли, как они после изнурительных боев читают наши юные послания. И сотни раз начинала письмо, адресрованное Новикову, доходила до половины
Я уже не связывала свое будущее с Медвежьим, где продолжали жить отец и мать. Теперь оно казалось мне крошечным в сравнении с тем миром, который увлекал меня.
Отец часто говорил:
– Прислушались бы к Толстому, занялись нравственным совершенствованием, и не было бы ни разрушений, ни раненых, ни убитых…
Я соглашалась и вместе с тем не соглашалась с отцом. Все мои познания говорили о том, что история человечества полна войн, и что-то более сильное, чем нравственное совершенствование, руководило людьми. Я объясняла это тем, что всегда были люди, которые желали подчинить себе других, воспользоваться чужими благами, но и эти суждения не могли погасить мыслей Льва Толстого.
Я повзрослела, вытянулась и когда смотрелась в зеркало, то все больше задавалась вопросом: почему так слеп Новиков? Чем больше на меня обращали внимание молодые люди, тем с большим упорством я отвергала их ухаживания. Мои подружки даже прозвали меня недотрогой, предрекая будущее монашки. Мало кто знал, с чьим именем на устах я ложилась спать и с чьим просыпалась.
Как-то с подружками заговорили о поселке у Бринкманского сада, в котором переулки назывались по именам детей: Ниновский, Владимирский, Георгиевский. Как мне пояснили, детей фон-Бринкман: Владимирский – так звали сына Владимира, Ниновский – дочь Нину.
– Вот что значит материнская любовь! – воскликнула я. – А чем же прославились Нина и Владимир?
Считала, что улицы называются в честь особых заслуг: полководцев, выигравших сражения, ученых, сделавших открытия, художников, написавших великие полотна.
– Ничем, просто они дети фон-Бринкман.
– Но ведь это же не императорская фамилия, – пыталась я найти другое объяснение.
– Хочешь все знать? Тогда слушай…
И я узнала, что годом раньше застрелился сын фон-Бринкман Владимир. Он учился в мужской гимназии. Первое, что пришло мне в голову, что несчастье произошло от неудачи в учебе, отвергнутой любви. А что еще могло случиться с выходцем из богатой семьи, где всего было в достатке? Но мне ничего не ответили, а лишь заметили: недавно покончила с собой и ее дочь гимназистка Нина.
Мать называла переулки в честь детей, словно предчувствуя их ранний уход из жизни.
– Постойте, а Георгиевский? – спросила я, готовая услышать продолжение семейной истории.
– Георгий учится в Петрограде.
Мне стало не по себе. Мать растила детей. А к чему это приходило…
«Неужели и меня ждет такая судьба?» – невольно спросила себя, и мне сделалось жутко.
Однажды зимой после занятий я вышла из гимназии и заметила на улице оживление. По таявшему снегу толпами куда-то стремились люди и что-то возбужденно говорили. Меня подстрекало девичье любопытство, и я вместе с людьми очутилась на базарной площади. Там было столпотворение: стояли рабочие с красными флагами, оркестр играл «Марсельезу», с трибуны, обтянутой алой материей, говорили речи.