На пороге Будущего
Шрифт:
— Единицы, в лучшем случае, если такие вообще там есть, — признала она.
— Значит, я прав. Я иду верным путем. Люди — это только люди. Нельзя им всем стать олуди. Но можно взять у природы все, что получится, и подняться над нею. Нам нужны ровные дороги, удобные дома, в которых есть свет и горячая вода, безопасные улицы. Нам нужны машины, технологии, новые знания. Они поднимут людей быстрее и выше, чем небесные духи, которые снисходят к одному из миллиарда.
— Но…
В дверь постучали. Одна из девушек пошла открывать, пошепталась там с кем-то и подошла к Евгении с каким-то известием. Та провела рукой по лицу, будто просыпаясь от сна, и попросила:
— Прости меня, мой господин, и позволь мне уйти.
Алекос поднял брови.
— Куда на ночь глядя?
— В гарнизон, к одному из твоих офицеров. У его жены начались роды, они будут сложными, а я обещала
Он кивнул, и Евгения, взяв с комода свою сумку с лекарствами, вышла вместе с Лелой и еще двумя девушками. Алекос подозвал третью.
— И часто госпожа Евгения посещает больных?
— Она принимает их в гареме, мой господин.
— Беременных?
— И беременных, и больных. После того, как она вылечила от рака госпожу Кардину, к ней очереди выстраиваются. Ее все очень любят, мой господин.
Он покачал головой, пошел к себе, в рассеянности захватив книжку, которую читала Евгения. Надо же, он много раз говорил с Кардиной, но не додумался увидеть, что она больна, хотя мог бы увидеть и помочь. А Евгения поняла сразу, чуткая, как большинство женщин. Он вспомнил систему здравоохранения, созданную ею в Ианте. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы по такому же образцу строить работу в других странах. Знает ли она об этом? Вряд ли. Она слишком горда, чтобы интересоваться делами теперь, когда от ее власти ничего не осталось. Но она продолжает помогать людям — делать то единственное, что еще может. Да, она не сдается. Несколько часов назад Алекос наблюдал обращенные к олуди Евгении взгляды: половина собравшихся в зале людей смотрела на нее с восторженной любовью, а вторая половина — с плохо скрытой враждебностью. Этим вполне хватало царя, всех затмевавшего собой, и им не нравилось, что появился еще один человек, столь же харизматичный. «Она сумеет за себя постоять», — сказал себе Алекос. Сменил праздничный костюм на домашний и прошел в кабинет.
Последние ночи он писал работу об электричестве, имея целью изложить свои знания об этой практически не используемой в Матагальпе силе и привлечь к ее покорению новых последователей. В своей лаборатории на берегу Гетты он получил постоянный ток и раздумывал над его практическим применением. Из рассказов Евгении он знал, что электричество может использоваться в быту и для связи; но от его экспериментов до электролампы было пока как от примитивного плота — парома через ручей до огромного, сложнейшего моста, что по его велению должен был в скором времени перекинуться через широкую реку. Создать проект грандиозного сооружения было несложно по сравнению с трудностями, возникающими на каждом шагу в работе с новой энергией. Не хватало материалов, не хватало знаний, а главное — помощников. Благодаря интуиции и опыту Алекоса эта работа продвигалась достаточно быстро, и все же он испытывал настоятельную потребность в команде специалистов. Рядом с ним трудились трое ученых-крусов. Это были одаренные и смелые люди, на лету подхватывавшие его идеи, но их было всего трое, в то время как масштаб работы требовал больше.
Однажды поздно ночью, одеваясь, чтобы идти в лабораторию, он продолжал весело смеяться с Евгенией, фантазировавшей, как через два-три года в Шурнапале вспыхнут желтые электрические фонари, а из Рос-Теоры в Этаку отправится первый поезд. Эти фантазии будоражили Алекоса, они были как вызов, от которого он не хотел уклоняться. Но, заметил он, для воплощения этих идей нужен коллектив профессионалов, нужны сподвижники. «Собери ученых, брось клич по всем странам, чтобы съехались пообщаться друг с другом, обменяться опытом, — предложила Евгения и произнесла незнакомое слово «конгресс». — Кто знает, может быть, где-то одиночки делают то же, что и ты, или кто-то уже пытался проводить подобные опыты, но отчаявшись бросил». Через минуту она забыла свои слова и опустила голову на подушку, но Алекос продолжал раздумывать об этом. Идея с конгрессом была хороша. Он поручил Мальриму найти толкового человека, который смог бы успешно организовать подобное мероприятие. Мальрим такого нашел — молодого сотрудника дворцовой канцелярии по имени Тирнен, известного и уже надоевшего товарищам своей неуемной активностью. Он с энтузиазмом взялся за дело и обещал, что начальная подготовка к мероприятию будет завершена не позднее последнего месяца осени. Именно для конгресса Алекос и писал труд о своих экспериментах, упоминая параллельно сделанные им в ходе этих опытов открытия в химии.
На рассвете он заглянул в спальню Евгении. Она еще не вернулась. В двухместном паланкине Алекос отправился в гарнизон. Солдаты жили в казармах, вытянувшихся длинными рядами параллельно
— Так плохо? — спросил он.
— Плохо. Но я это сделала. Могу собой гордиться, — сказала она сухим серым голосом, глядя на улицу.
— В чем дело? О чем ты думаешь?
Она долго молчала, будто ей стоило большого труда разлепить губы.
— Я думаю о том, правильно ли поступила.
— Разве помощь человеку — это не то, что ты считаешь своим призванием? — спросил Алекос серьезно.
Она стала говорить, все так же глядя в сторону.
— Ночью я раздумывала о том, что ты сказал вчера, и вдруг поняла, что этот ребенок не должен был выжить. Если б не я, он не дожил бы до этого дня, а если б и дожил, то умер вскоре после рождения. Его мать тоже должна была умереть. Теперь они будут жить и родят еще детей, таких же хилых и больных, а те родят еще… Природа беспощадна к слабым, она их быстро убивает, но я — я их спасаю. В Ианте сотни и сотни людей благодаря мне живут и передают свои болезни следующим поколениям. Это ли — та помощь, которая действительно нужна? — она повернула голову, взглянула ему в лицо усталыми глазами. — Ты говоришь, через пятьдесят лет мир будет не узнать. Я была в том мире, к которому ты стремишься. В нем миллиарды людей, миллионы преступлений, тысячи болезней, о которых здесь и не слышали, и тысячи способов уйти от жизни в туман собственного бреда. Отсутствие трудностей делает людей слабыми. Лишения, опасности, тяжелые условия жизни закаляют и придают стойкости. Поэтому, помогая одному, я лишаю достойного будущего многих других. Да и ты стремишься к тому же — хочешь отнять у людей собственные ноги и дать взамен костыли. Сколько их было в том моем мире, этих костылей, самых разных, самых сложных, но они только лишают умения стоять самостоятельно…
Носильщики остановились у северных ворот.
— Мы поговорим вечером. Отдыхай, — сказал Алекос, выходя.
В воротах его ждала коляска. Евгения махнула рукой — носильщики зашагали к ее дому.
Она поела и поспала, сходила в баню и потом просто лежала на диванчике в гостиной, с конфетницей в одной руке и книгой в другой. Алекос пришел еще до ужина, удивив ее: ей не часто приходилось видеть его у себя два дня подряд. В одиночестве она обошлась бы без ужина, но теперь пошла вместе с ним в столовую, заново отделанную в золотистых и светло-зеленых тонах, с веселыми занавесками там, где при Райхане мрачно свисали в постоянном желто-красном свете ламп тяжелые шторы.
— Вот что я хочу тебе сказать, Эви, — заговорил Алекос после ужина, когда они еще сидели за столом, допивая остатки мятного ликера. — Ты слишком серьезно ко всему относишься. Стоило ли всю ночь возиться с этой женщиной? Тем более, что ты не была уверена, достойна ли она этого. Могу предположить, что если б она действительно была достойна, ты вытащила бы ее с того света, даже если б пришлось самой измучиться до полусмерти. Догадываюсь, что ты во все вкладываешь столько сил. Я помню, какой увидел тебя впервые, — мне давно не приходилось встречать человека на таком пределе душевного истощения.
Евгения растерянно смотрела на него, не зная, что сказать.
— Для чего же дан мне этот дар, если я не стану использовать его по назначению? — спросила она наконец.
— Что ты можешь знать о его назначении? Тебе всего тридцать лет. Ты учишься очень быстро, не могу это не признать, — сам я в тридцать лет и не догадывался, на что способен. Но ведь это только начало, — он откинулся на высокую спинку стула, пристально взглянул на нее. — Еще столько всего тебе предстоит постичь — возможность мыслью управлять тысячами людей, летать подобно птицам, видеть сокрытое! И вместо того, чтобы развивать свои способности, ты наизнос работаешь ради людей, которые этого не стоят. Когда Кафур сказал мне, что ты жива, — вспомнил он, — я попытался найти тебя и нашел спящей в лесу. Я заглянул в тебя и увидел одну лишь боль. Нужно больше ценить себя, Эви. Не ты для мира — мир для тебя!