На пороге Галактики
Шрифт:
— А верно… — удивлённо согласился Кламонтов. — Это их почему-то не оскорбляет… И даже — вопрос нигде так не ставится. А вообще…Мы, в конце концов, сами происходим из той же биосферы, сами приспособлены к ней миллионами лет эволюции… И — разве можем утверждать, что хорошо знаем все необходимые нам для жизни биохимические компоненты, которые получаем с привычной нам пищей… возможно, иногда и в ультрамикроскопических количествах? Так же, как не знали когда-то и витаминов — а попробуй прожить без них! И именно потому не можем рисковать… всем человечеством, в полном составе, резко изменить режим питания — перейти на то же вегетарианство или стопроцентную синтетику! Тем более, подобного массового вегетарианства не было в истории Земли, и никто не знает, к чему бы это реально могло привести… как повлиять на интеллект миллионов людей, их мировоззрение… Не оказалось бы похоже — на судьбу Древнего Рима, отравившегося вином из свинцовых сосудов… И все великие культуры в земной истории создавались,
— Как и у тех — голодать по двое суток должны были и дети, чей организм растёт, — ответил Мерционов. — И все они так уверенно рассуждают о космической эволюции — чуть не вообще всю экстрасенсорику, уфологию, «нетрадиционное» знание, проблематику эволюции человека и человечества — норовят свести к подобному. Лезут с какими-то запретами, насильственными воздержаниями… И что им реальный человек — они знают, как должен жить человек, ими выдуманный! А уж сами эти видения, их содержание… — не скрыл возмущения Мерционов. — Человечество — как стадо воров, скотов, достойное суда… Всё плохо, неправильно, безнравственно, ото всего надо отказываться, отовсюду уходить, каяться, поститься — и ничего положительного, конструктивного, никакого достойного выхода для достойного человека…
— Нет — наверно, не так было рассчитано… — начал Тубанов. — Мы должны были увидеть просто сны. Яркие, отчётливые, эмоционально насыщенные — но всё-таки сны… А во сне человек обычно бессилен что-то сознательно изменить, не так ли? Делает что-то как бы сам, но не по своей воле — и иногда потом даже никому не расскажешь, подсознательная символика сновидений совершенно не считается с нашей «дневной» моралью. И совсем не плохой человек может увидеть себя во сне и палачом, и повешенным, и каким-то манкуртом-янычаром — но там это означает совсем другое. А теперь представьте: искусственно внушённые сновидения — и в них, например: соучастие в разграблении магазина; расплата за покупки всей одеждой — вплоть до трусов; присяга на верность фюреру; вина в чьем-то падении с лестницы или с крыши — в толпе, бегущей от чумного облака; экзаменаторский произвол — с продолжением в виде мучительства лабораторных животных… А это уж, сами понимаете, совсем не юмор… Но — что-то сразу пошло не так. Мы почему-то оказались способны сознательно действовать во внушённых нам видениях, влиять на их сюжет и менять его. Вот ему и пришлось срочно перестраивать на ходу эти сюжеты, применять более мощное воздействие, более глубокий гипноз, превращать гротеск в кошмары…
— Думаешь, идея была такая: завлечь вроде бы юмором — и под это внушить ощущение собственной греховности и порочности? — переспросил Ареев. — А что, может быть… Тем более, я всё думал: почему эти сектанты так истерично преданы своим предводителям, лезут к людям в душу с идеей какого-то их превосходства и непогрешимости? А так — конечно, если их подобным образов убедили, что они — скоты, а он — святой… Но могло быть и ещё иначе! — вдруг сообразил Ареев. — Он даже не планировал никаких видений — всё и должно было остаться на подсознательном уровне! Уже само подсознание каждого из нас — перевело в зримые образы, в гротесковую символику сновидений идеи, что он пытался нам внушить! А так, конечно, предпочёл бы не вести дискуссию, не строить ответные видения — вложить что-то именно в парализованное, беспомощное подсознание! Но — что и зачем? Что… декан ни во что не ставит Хельмута как учёного; я — не способен пойти на какие-то жертвы или ограничения; ты — унизительно беден, и тебе остаётся только с завистью смотреть на богатые прилавки; Сергей — беспомощен перед каким-то политическим злом; а Альберт — должен помнить, что его будущих пациентов уже ждут с лопатами и гробом? И всё — только чтобы создать чувство смятения, неуверенности, внутренний разлад — и привязать к себе как духовное опоре? И неважно даже — на какие ошибки толкнёт такое ложное подсознательное убеждение, как изменит жизнь?
— Хотя сам — тоже обыкновенный человек… — ответил Мерционов. — Да, и наверно — знаете что ещё делает? Кто ему чем-то не нравится — тому прямо говорит: ну и иди обратно в свою школу, свой вуз, свою денежную экономику с магазинами и базарами, выбрось свою одежду — и тому подобное! И подсознание человека под гипнозом — всё буквально воспринимает!
— Точно… А в моём случае, наверно: попробуй уехать на каком-то поезде от себя и своих проблем! — догадался Ареев. — И даже не представляет, как тут срабатывают подобные метафоры…
— Вот именно… И ничего тут, по сути, «аномального», — добавил Мерционов. — Даже — на уровне какой-то западной фантастики про драконов и рыцарей… Просто — как в душу плюнули, оставили грязный cлeд…
— Это, если брать из фантастики, похоже совсем на другое, — ответил Кламонтов. — Как — кандидата на выполнение особо опасного и ответственного задания точно так же проверяют в виртуальной реальности или под гипнозом… И он там — сражается с теми же драконами, или — просто с какими-то оккупантами, или — выходит в космос заделывать пробоины в обшивке звездолёта, или — отстаивает свои проекты на высоких совещаниях, где все — против него… А потом оказывается: ничего на самом деле не было, всё — только проверка. И по итогам, как он себя проявил, выносится вердикт: прошёл, годишься. Или: провалил все тесты, меняй профессию, тут — и на дублёра третьей очереди не тянешь… Но хоть бы раз где-то был поставлен вопрос: а ему самому как теперь с этим жить? Ведь это — часть его памяти, в которое всё было как наяву — опасность, риск, напряжение! И получается, теперь он… ветеран никому не известных битв, ликвидатор придуманных аварий, автор несуществующих проектов — переживший как наяву то, чего не было в известной нам реальности… то есть как бы тоже участник другой, «не совсем нашей» истории! И я даже вспоминаю фильм, где большую часть времени дело происходит будто в космическом полёте — и вообще хороший, интересный, увлекательный — но вот финал… Вдруг оказывается: весь этот полёт со множеством аварий на борту и риском при их устранении — был всего-навсего имитацией, испытанием на пути к настоящему! И всеми почему-то принимается как должное, все довольны, что испытание успешно пройдено… Но согласитесь, в данном случае это же… не то, что например в армии — тревога, которая может оказаться и учебной! Тут это — ощущение полной реальности происходящего… ситуация жизненного выбора, подвига, жертвы, смертельного риска! А в результате — ложная память, целый ложный кусок жизни, оказавшийся учебной тревогой! Разве тут будет — искренняя радость какого-то успеха, преодоления?
— Нет, будут совсем другие чувства… — с затаённым гневом согласился Мерционов. — И в первую очередь, наверно — что изгажено самое сокровенное. То, во что верил, готов был посвятить жизнь… А после такого — к каким ещё целям и высотам идти под руководством тех, кто уже однажды так с тобой поступил? Ради чего сполна выкладываться, идти на риск — если всё снова может оказаться не более чем игрой? И главное — какой исход испытания не будет обесценен тем, на что способен сам испытывающий? Ну вот допустим, выяснилось, что это было испытание — а дальше что? Кто для чего годен, кто кому и в чём может верить, какая у кого с кем общая цель — после такого?
— Да, но если и это — ещё не то… — снова предположил Тубанов. — И всё — ещё сложнее… Понимаете, я вдруг подумал: а если всё, что мы помним, в данном случае — вообще не главное? Как раз и есть — ложная память, прикрытие, муляж поверх чего-то?
— Но что же тогда главное? — с тревогой спросил Кламонтов, будто начав смутно догадываться.
— Не хотелось бы накалять и без того депрессивную обстановку — но… Понимаете — я вспомнил об этих 25-х кадрах, гипнотических инструкциях, которые активизируются соответствующим сигналом — например, фразой, мелодией… И — как этим пользуются организации чисто политического или криминального направления, в чьих истинных целях никакой мистики…Только околомистический антураж, в который верят те, кого используют… Внушая им, что те — маги, тамплиеры, амазонки — борются ещё с кем-то… Ну хотя бы — с теми же драконами. За которых принимают членов другой подобной организации… И самому страшно представить, что с нами кто-то мог пытаться сотворить такое — но зачем-то же кого-то искали…
Кламонтов почувствовал, как у него всё холодеет внутри. Неужели… это и есть — самая главная и страшная правда о том, что произошло? Но тогда… как жить дальше? Если, возможно… в глубине его памяти заложено что-то, о чём он не подозревает — но что способно взорваться как логическая, информационная мина, повинуясь неожиданно произнесённому кем-то коду? И… от чего даже никто не в силах заблаговременно избавить его — ведь никто не знает, что представляет собой эта инструкция и этот код? И вся надежда лишь — что он, возможно, не понадобится кому-то, кто вложил код, тот не вспомнит о нём, или не найдёт его? А иначе — что будет с ним самим, его личностью, мироощущением? Или… он уже не тот, кем был, только ещё не заметил этого? Не тот Кламонтов — что поступал в университет с надеждой так много сделать для человечества;, и не тот — который, во многом успев разочароваться, уходил в академотпуск; и даже — не тот, каким ещё вчера шёл на встречу с тем гуру?..
Он медленно, оглушённо обвёл взглядом комнату — словно не веря уже и в её реальность… И ведь в чём-чём — а в собственной психологической целостности до сих пор не было повода сомневаться… А теперь? Стоило Тубанову высказать предположение — и всё будто раскололось на «до» и «после»…
Жуткая, давящая тишина повисла в комнате. Слова Тубанова произвели эффект разорвавшейся бомбы не на него одного — на всех. И Кламонтов понял: надо срочно найти какое-то хотя бы возможное решение этой ужасной загадки, ответ, который дал бы хоть какую-то надежду, что опасения несостоятельны! Иначе — с каким чувством они теперь уйдут отсюда, с чем им придётся жить, что подозревать в себе? Но — как найти это решение, эту надежду?..