На пороге
Шрифт:
– Невозможно, – решительно ответила Эллен, – программирование такой операции заняло бы непозволительно долгое время, в течение которого негативные последствия происшествия продолжали бы множиться, амплифицироваться и усложняться в своей сути. Иными словами, мы исправляли бы текущее состояние, а Симуленная не стоит на месте, и каждое бесконечно малое мгновение переходит в новое состояние. Сидя в последнем вагоне, нельзя рассчитывать перегнать локомотив. Не говоря уже о сложности, риске ошибок и возможных последствиях для всех разумных субъектов Симуленной.
– Вы волнуетесь
– Я волнуюсь о чистоте эксперимента, – ответила Эллен прохладно.
– А нельзя было заставить Симулленную замереть на то время, что ваша команда разрабатывала бы решение?
Эллен помолчала пару секунд.
– Гипотетически возможно. Но только гипотетически. Когда процесс симуляции запущен, то система и содержимое представляют собой трудноразделимый сплав. На начальных стадиях мы экспериментировали с созданием точного слепка состояний и последующим перезапуском системы из копии. Планировалось разбить весь процесс симуляции на дискретные «шаги» и проводить полный детальный анализ результатов каждого этапа прежде, чем приступать к следующему. Так мы выиграли бы время и смогли работать с меньшим напряжением, использовать меньше ресурсов и получать большую отдачу.
– И… – наклонил голову Антонов, ожидая продолжения.
– Всё работало до момента появления в Симуленной разума. Затем – полное разочарование. Восстановленная копия неизменно оказывалась повреждённой. Мы десятки раз перепроверяли весь технологический процесс её снятия и последующей активации. Затем разобрали и протестировали всё оборудование. И тем не менее не нашли ничего, что могло бы послужить причиной. Следующим логичным шагом и стала попытка одномоментной приостановки хода симуляции. Неудача и этой попытки подтвердила моё предположение – на таком уровне сложности и при использовании современной технологической базы любая попытка вмешательства в течение процесса симуляции на базовом уровне приводит к повреждению продукта симуляции.
– Почему? – пожал Антонов плечами.
Эллен медленно махнула ненакрашенными ресницами.
– Точно не известно. Это одно из дополнительных направлений наших исследований, и оно интересно мне лично. Задача несколько перекликается с изучением материальной базы функционирования человеческого мозга. Предположительно речь идёт уже об образующихся внутри аппаратной части квантовых состояниях, воссоздавать которые эффективно науке пока не под силу. Так или иначе, нам тогда пришлось начинать всё заново.
– Тогда в чём заключалась сделанная вами коррекция?
Улыбка Эллен была полна иронии:
– Система выбрала подходящую особь, подходящий ареал и произвела впрыск объектов мышления, которые представляли собой свод новых «правил» и понятий, исправляющих созданное предыдущим вбросом «учение».
– Только одну особь? – недоверчиво посмотрел на неё Антонов.
– Да. Но вброс также содержал ещё нескольких пакетов, которые, исполняясь на определённом временном промежутке, обеспечили этой особи внимание других и способствовали убедительности предлагаемых ею для взаимодействия объектов мышления.
– Способствовали? Как именно? – Он потряс головой.
– Видоизменяя объекты внешнего мира. Самый убедительный приём. – Эллен пожала плечами, словно сетуя на недогадливость Антонова.
– То есть, – проговорил тот, размышляя на ходу, – вы послали пророка, творящего чудеса!
– Это был единственный эффективный способ. Это помогло устранить наиболее опасные и разрушительные свойства образовавшегося ранее «культа» и вернуться течению разума в созидательное русло.
– И… каковы были результаты «корректировки»?
Эллен смерила его взглядом, но поняла, что обойти вопрос не удастся.
– Видите ли, мистер Антонов, не все разумные субъекты Симуленной одинаковы. Все естественным образом обладают различной разумной начинкой. В этом одно из преимуществ, позволяющее процессу симуляции быть достаточно сложным и стимулирующим развитие. Соответственно, некоторые из особей оказались менее склонны к конструктивному взаимодействию с внесёнными нами объектами мышления.
– Переведите, – взмолился Антонов.
– Иными словами, мы рассчитывали исправить существующее суеверное течение, но в результате неизбежной непредсказуемости взаимодействий вместо этого образовалось два конкурирующих течения. Хотя одно и являлось родоначальником другого.
– Это значит «религиозные войны»! – воскликнул журналист.
– В плюсе всё же оказалось то, что новое течение принималось лучше особями с более многочисленными и разносторонними взаимодействиями объектов мышления, – невозмутимо продолжила доктор Джефферсон, – и потому оно укрепилось и оказало значительное и, в общем, благотворное влияние на весь дальнейший ход симуляции.
Прозрачный широкий браслет на запястье Эллен завибрировал. Она тряхнула рукой, и на графеновом экране побежали строчки – сообщение от Пателя.
Доктор Джефферсон поднялась. На её челе появилось облачко, указывающее либо на досаду, либо на озабоченность.
– К сожалению, я должна прервать нашу увлекательную беседу, господин Антонов, – Эллен протянула ему руку. – Долг зовёт.
Антонов вежливо поднялся вместе с ней. Пожимая Эллен руку, он задержал её в своей:
– Доктор Патель обещал мне экскурсию по лаборатории… – сказал журналист настойчиво.
– Может быть, в другой раз. – Она почти выдернула руку.
Браслет завибрировал снова: «Захвати Антонова с собой», – добавил к своей предыдущей просьбе Патель.
Эллен посмотрела на Антонова, как собака смотрит на консервную банку, привязанную к её хвосту, и процедила сквозь сжатые зубы:
– Пойдёмте…
Пройдя через несколько дверей, запертых электронными ДНК-замками, Эллен ввела Антонова в просторное светлое помещение, заполненное рабочими стендами, прозрачными экранами всех вообразимых размеров, процессинговыми шкафами и стеллажами вертикальных мемристорных накопителей. Между всем этим организованным хаосом сновали заурядно выглядящие люди. Никаких белых халатов, сверкающих молний в стеклянных сосудах и хитроумных приспособлений в руках.