На рандеву с тенью
Шрифт:
— Да, точно, это я, — Катя старалась не смотреть на Коровину. — Это мы снялись сразу после...
— Как экзамен последний на курсах французского сдали. С каким удовольствием она, дочечка моя, языком занималась. Иногда допоздна в Москве задерживалась, я уж на станцию ходила встречать А когда Андрюша на машине ее забирал.
— Славин? Андрей? Она нас знакомила, — Катя скорбно закивала. — Он ведь вместе с ней...
Тут Коровина снова зарыдала. Катя в ожидании, пока несчастная женщина немного успокоится, начала перебирать фотографии.
Мария, Маша,
Катя смотрела на снимок. Буренка Мэри... Да отсохнет змеиный язык той фитнесс-клубной зануды! Нет, Коровина была очень, очень милой, почти красавицей. И в красоте ее не было и тени вульгарности или вызова, как сначала представлялось Кате.
— Марина Брониславовна, а на этом снимке кто рядом с Машей?
Катя хотела спросить про парня, показавшегося ей знакомым, но вдруг...
Это был еще один цветной снимок: две девушки в обнимку на роскошном белом кожаном диване. На столике из темного стекла перед ними бутылка дорогого итальянского шампанского и три бокала.
Одна из девушек была Коровина, растрепанная, хохочущая, счастливая, в джинсах и белой футболке с оранжевым солнцем. Вторая же... Таких юных толстух было поискать. Девушка рядом с Коровиной — коротко подстриженная кудрявая брюнетка в стильных квадратных очочках в черной оправе — была чудовищно толстой: грудь, живот, ляжки были налиты жиром, лицо утяжелял второй подбородок и румяные пухлые щеки. Однако в этом не было ничего безобразного, отталкивающего, наоборот, что-то детское. Девушка напоминала пухлого, перекормленного ребенка. На ней были черные брюки, видимо, очень большого размера, и широченная черная футболка.
Она обнимала льнувшую к ней Коровину за плечи, а другой рукой демонстрировала кому-то жест «виктори» — два поднятых рожками пальца.
— Это кто же такая? Машина подруга? — спросила Катя, разглядывая толстушку.
Коровина-старшая глянула на фотографию, лицо ее исказилось:
— Она, все она, эта бесовка... Верка... Гадина проклятая... И всегда гадиной была, вон ее как жабу раздуло... Отец-то пылинки с нее, чертовки, сдувал, а ей все мало, лишь бы жрать... Говорила я Машке, предупреждала, не пара она тебе, нечего с такой дружбу водить. Кто они и кто мы? Используют тебя да выкинут потом, как тряпку. Так нет, моя все за Веркой тянулась. Все хотелось ей туда, к ним... И мачеха Лариса ей еще тоже голову кружила. Я Машке сколько раз твердила: отойди, не лезь, это их семейное дело, се-мей-ное! Не
— Так это и есть Вера Островских? — тихо спросила Катя.
Коровина поперхнулась проклятиями, выхватила у нее снимок, швырнула на стол.
— Нечего на эту бесовку глядеть!
— Почему же бесовку? — еще тише спросила Катя.
— Потому что туда, к ним, к бесам, в подземелье все таскалась. Вот и дотаскалась — уволокли с потрохами жабу. Только, — тут Коровина снова всхлипнула, — и дочечку мою... Господи, как же ты такое позволил, как допустил?
— К каким бесам в подземелье? — настойчиво спросила Катя. — К каким еще бесам?
Коровина вздрогнула. Пристально посмотрела на нее.
— А ты кто? — спросила она с содроганием, словно увидела что-то. — Ты кто такая? Что, подослана ко мне? Ими подослана? Отвечай! Дочь забрали и меня хотите? Не получится, не выйдет! — Она метнулась к магнитофону, отдернула штору, почти оборвала ее, затолкала кассету. Снова истово грянул церковный хор. Коровина неумело, слева направо, осенила себя крестом, не спуская с Кати испуганного взгляда. Видимо, более не узнавая в ней подруги своей дочери.
Тут кто-то дернул Катю за рукав. В комнату неслышно вошла девочка, младшая сестра Марии Коровиной.
— Уходите, — сказала она. — Пожалуйста, уходите.
Они вышли в прихожую. Девочка плотно прикрыла дверь комнаты. Оттуда доносились всхлипы, рыдания и хор, хор.
— Маме твоей нужен врач, — сказала Катя. Запнулась. Коровиной-старшей нужна была не «Скорая», а неотложная психиатрическая помощь.
— Ничего, это скоро пройдет, — девочка прислушалась. — Она таблетки пьет, ей тетя Лариса дала. Скоро успокоится, потом уснет.
— Кто это тетя Лариса?
— Веркина мама. Новая.
— Как это новая?
— Неродная. Они все вместе Машу и Верку ищут: мама, тетя Лариса, дядя Олег. Они сказали: пока не найдут, не успокоятся.
— А что это мама твоя все о каких-то бесах твердит?
— Потому что они там, под землей, — девочка глянула на Катю. — А ты ведь не Катя из Москвы. Зачем маму обманула? Я тебя у Шведа в лагере видела. Ты спасательница?
— Я? Пожалуй, да. — Катя кивнула: боже, прости мне и эту ложь. — Я из отряда Гордеевой. Мне просто нужно было поговорить с твоей мамой. А ты и Шведа, оказывается, знаешь?
— Так он же с Машкой год гулял, жениться хотел. А если ты из отряда, что же тогда про беса не знаешь? Швед не рассказывал?
— Нет. — Катя смотрела на ребенка, ища в этих ясных глазах признаки наследственного безумия.
— И даже про Луноликую? — тихо спросила девочка.
— Нет.
Перед Катей широко распахнули дверь.
— Ты лжешь. Он рассказывал. Он всем рассказывает. Ты просто боишься. Как мама.
Дверь захлопнулась. Звякнула цепочка. Катя медленно спустилась на один лестничный пролет. Посмотрела в пыльное окно. Ей вдруг нестерпимо захотелось туда, во двор, под солнце. Прочь из этого скорбного дома.