На ратных дорогах
Шрифт:
— Зря сердитесь, — примирительно сказал Кудрявцев. — А по-моему, хорошо, что он вас так назвал. Это означает, что солдат считает вас своим, простил, так сказать, дворянство.
Капитан болезненно поморщился.
* * *
Началась разгрузка госпиталя. Больных и раненых направляли для лечения в другие города. Я попросился в Вологду, поближе к родине.
Лечение шло успешно, здоровье улучшилось, и мне дали отпуск для поездки в деревню.
Дома было благополучнее, чем в пору моего отъезда. Сказалось, видимо, что я два года регулярно посылал родителям деньги. Семья обзавелась
На следующее утро после моего приезда к нам заглянул крестьянин Михаил Кузнецов, одно время работавший в Питере. Он умел читать и писать, любил поговорить и всегда проявлял большой интерес к общественной жизни. Закрыв за собой дверь и стряхнув с шапки снег, Кузнецов зачастил скороговоркой:
— Привет хозяину с хозяюшкой и всем честным людям, а тебе, Василий Леонтьевич, особый! С благополучным возвращением.
— И ты, Михайло, будь здоров. Проходи и садись, — пригласил гостя отец.
— Совсем вернулся, Василий Леонтьевич, али на побывку?
— На побывку.
— И то хорошо. Отца, мать, деревню свою не забываешь. А к делам волости интерес имеешь?
— Я еще не успел ему рассказать, как наши богатеи Советскую власть прокатили на вороных, — упредил меня Терентий.
— Могу все досконально обсказать, — живо вызвался Кузнецов, поглаживая свою рыжую бородку. — Недели этак две-три тому назад собрался волостной сход. Агитатор из Пудоги произнес большую речь, призывая выбрать Советскую власть, и предложил желающим высказаться. А сам знаешь, мужик наш темный, говорить не умеет и побаивается сраму. Вышел только Яшка Колин из деревни Шейной, лавочник. Помнишь его? Тот, что в лисьей шубе в церковь приходил, форсу задавал… Ох и хитрая бестия! Самому черту зубы заговорит. Прикинулся простачком: «Замена одной власти другой дело сурьезное, — говорит, — его надо хорошо обмозговать, чтобы не попасть впросак. Господина агитатора мы видим впервые. Он как приехал, так и уедет. С него, как говорится, взятки гладки, а с нас спросят. Правду я говорю, мужики?» «Правду!» — закричали богатеи Семен Клюев, Егор Плешков и другие. Надели они шапки и пошли до дому. А за ними — остальные.
— Почему же фронтовики молчали и позволили сорвать выборы? — спросил я.
— Нас еще не было, — ответил Терентий. — Не успели приехать.
А Кузнецов продолжал:
— Вот какие у нас дела в волости. Совсем, можно сказать, неважные. Не поможешь ли ты, Василий Леонтьевич, выбрать Советскую власть?
— Конечно помогу!
— Вот хорошо. Вот спасибочко-то! — обрадовался Кузнецов.
Мы пошли в Шурингу посоветоваться с учителем, Иваном Емельяновичей. Еще не успели разговориться, как начали заходить «гости»: торговец Егор Плешков, Яков Колин, дьякон Размаринский. Мне было ясно, что их приход неслучаен.
Обменявшись несколькими малозначащими фразами, Яков Колин вдруг спрашивает:
— Правду ли говорят люди, что вы, Василий Леонтьевич, стали большевиком и привезли сюда Советскую власть?
— По дороге с фронта домой я проехал почти через всю Россию. Повсюду установлена Советская власть. А вот в нашей волости ее нет. Я, как состоящий на военной службе, обязан выполнять приказы новой власти и председателя Совнаркома товарища Ленина. Большевиком я еще не стал, но стою за выборы Совета!
— Хорошо сказано! — похвалил Иван Емельянович.
— Для кого хорошо, а для кого плохо, — возразил Плешков.
Яков Колин пропустил это мимо ушей и опять обращается ко мне, разводя руками:
— Не пойму я вас, Василий Леонтьевич! С большим трудом из бедняков выбились в люди, чины и награды имеете, стали первым в волости — и вдруг такое.
— Рубите сук, на который уселись, — поддержал его Плешков.
— А я скажу, что неотвратимое нельзя отвратить. Пора выбирать Совет, и очень хорошо, что этим займется Вася, — твердо поддержал меня Иван Емельянович…
* * *
В воскресенье возле просторного дома волостного правления уже с утра толпился народ. Крестьяне встретили меня приветливо, поздравили с благополучным прибытием. Большое оживление внесло появление демобилизованного, служившего когда-то в моей роте, солдата Алексея Рипакова. Одетый в шинель, перетянутую ремнем, он подошел строевым шагом и, как бывало, отрапортовал:
— Здравия желаю, господин поручик. Представляется рядовой вверенной вам 11-й роты 334-го Ирбитского полка Алексей Рипаков.
— Здравствуй, Алексей, — ответил я, и мы обнялись.
Наша встреча понравилась народу. Послышались реплики:
— Ай да Алеша!
— Не растерялся!
— Отрапортовал как следует…
Разговор принял новое направление. Начались воспоминания из фронтовой жизни.
Но вот подошел Яков Колин, поклонился:
— Всему честному миру поклон, а тебе, Василий Леонтьевич, особое почтение. Позволь спросить, кого вы решили поставить нам в председатели?
Вопрос явно провокационный, и ответил я резко:
— Здесь не фронт и не рота, поэтому командовать не могу. Вот мир выберет, и вы все узнаете, Яков Григорьевич!
Колин проворчал что-то невразумительное и отошел прочь.
Николай Баженов усмехнулся:
— Крючок забросил Яша, да сорвалось!
Пора начинать. Я открыл собрание и предложил избрать председателя, секретаря.
— Чего там выбирать? Коль сам начал, так и веди собрание, — сказал Егор Зайков, бывший гласным земской управы. — А записывать будет Егор Богданов. Недаром грамоте учился.
К столу опять протиснулся Яков Колин, снял шапку:
— Позвольте, мужики, задать вопрос нашему уважаемому председателю. Кто его уполномочил проводить эти выборы? Имеет ли он мандат и от кого? Без приказа начальства нельзя проводить такого сурьезного дела! Отвечать придется…
Хотя нечто подобное крестьяне уже слышали на прошлых выборах, все же его вопрос произвел впечатление. Большинство выжидающе смотрело на меня.
— Да, Яков Григорьевич, — твердо сказал я, — у меня имеются и мандат и полномочия. От кого? Да вот от них, моих земляков, избравших меня председателем собрания. Не прикидывайтесь простачком. Все читали обращение Ленина, чтобы крестьяне брали власть в свои руки. Они сегодня и взяли ее. А если кому и придется отвечать, то только вам, за попытку сорвать собрание.