На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
Вечером позвонила мать лешиного друга Сергея и интересовалась Пашей. Я сказал ей правду о Паше и его судимостях, начертанных на его руках, и вчерне о поступке Леши, укравшем деньги. Они, оказывается, не уехали, как я предполагал, в Самару, хотя наказывали сказать, если я позвоню, что уехали. Уже заранее я злорадствую, представляя как через две или три недели, когда все потратит, пропьет и прогуляет, когда или посадят, или будет на грани того, Леша примется переживать, что никогда не сможет вернуться в дом, который живет другой жизнью. Зла против него у меня нет, в конечном итоге тем, что так небрежно храню большие деньги, я его соблазнил, но есть некое злорадство: я-то потерял только деньги, которые наживу, а ты единственный в своей жизни шанс. Но ушло идеалистическое представление, что кого-то можно перевоспитать. Вот она, сила семьи, в которой многие сидели. И ничего с этим не поделаешь.
20 ноября, пятница.
Приехал на работу своим ходом, потому что у Феди разные хозяйственные по институту дела и занимать в этом случае машину под свою персону мне не хотелось. Вот и почувствовалось отсутствие второго шофера.
Встречался с китаистом Дмитрием Николаевичем Воскресенским, давним приятелем Александра Ивановича. Говорили о Китае и о принципах набора на китайский семинар. Я не устаю удивляться таким идиотам, как я. Государство уже давно не заботится о государственных интересах, а только о собственности, детях и внуках президента, а мы все еще думаем о государственной политике, как мы ее понимаем.
Вечером, как член комиссии по премиям мэрии, ходил в цирк на Цветном бульваре, дирекция выставила лишь один дурно названный аттракцион «На слонах вокруг света». Конечно, принимали льстиво, как умеют принять в цирке и театре, усадили в ложу директора, поставили в антракте и вино, и шампанское, и фрукты. Я ограничился чашкой фруктового чая, а вот Саша Великодный, мой студент, с которым я ходил, смел половину блюда с бутербродами.
Кажется, единственное, что в стране не за последние демократические времена, — это цирк. Я даже подобрел к покойному Юрию Никулину. Прекрасное представление, хорошая атмосфера. Цирк, в котором я был много лет назад, показался мне больше и праздничнее. Но как работают слоны! Как работают дрессировщики! Все кажется мне сказочным. Дрессировщиков и основных артистов номера Таисии и Алексея Чернова будто бы и не видно. Я невольно этих слонов, среди которых редкостная африканская слониха Флора только что не говорит, сравнивал со своей собакой. Да разве она так послушна, так терпелива, так внимательна? Совершенно великолепен был и, кажется, сын дрессировщиков, молодой актер, исполняющий в аттракционе роль, несколько похожую на Паганеля. Такой немыслимый темперамент и такая милая ненавязчивая раскованность. Выставили ли на премию и его? Феноменальный был и еще один номер — «Гимнаст на ремнях» (Антон Беляков). Если Корниловы — это цирковая династия с наработанной репутацией и связями, то Беляков, видимо, новенький, за него некому попросить. Попытаюсь сыграть роль Деда Мороза и выдвину его сам.
21 ноября, суббота.
Я опять занимаюсь политикой — на II съезде НПСР (Народно-патриотический союз России). Съезд проходил в Колонном зале. Над сценой написанные синими буквами слова: «Возродим великое Отечество».
Билет был с печатью. Зюганов — председатель движения, а Рыжков, председатель исполкома. Началось все с ошеломляющего для меня известия — смерть Г.В. Старовойтовой. Ее убили, как я узнал потом, накануне в Ленинграде из автомата. Много есть версий убийства, но, конечно, есть попытка связать это все с ее политической деятельностью и каким-то образом соединить еще и с антисемитской истерией, начатой газетами. Был город Ленинградом — там не убивали депутатов парламента. По одной из версий она везла с собой крупную сумму денег для проведения выборной кампании. Чувство сожаления у меня огромное, потому что она живой была человек и хорошо поляризовала, выявляя тенденции политической жизни. Отчетливо помню, что сыграла покойная существенную роль в развале Союза, подталкивая, в частности, к этому Армению, отчетливо чувствую, как не любила она все русское, но жаль, очень жаль. В конце концов свою смерть она же и посеяла.
После двух первых часов работы я ушел. Доклад Зюганова был хорош, с отчетливо читающимися стилистическими правками Проханова. Прозвучало несколько выступлений, где вещи назывались своими именами, но за всем этим чувствовалась усталость, стремление все сделать не своими руками, а при помощи газет. Невольно сравниваю с голодной агрессией социал-демократов начала века. Импотентность выдается за цивилизованность. В зале патриотов всегда пахнет старой одеждой. Выписывал словосочетания у Зюганова: «бездарные реформы», «чикагские мальчики», «русскоговорящие банкиры», «сирены свободного рынка», «либеральный погром», «всевластие уголовщины».
К понятию «русскоговорящие». И любят Россию, и любят язык, и зарабатывают здесь, но сердце и все приоритеты в другом месте. Ролан Быков православие принял за два или три дня до смерти. Какой актер пропал! Какой делец ушел из жизни!
Перебирая достижения культуры в патриотическом лагере, Зюганов говорил об Орле и о многочисленных премиях, которые возникли в провинции. В этой связи вспомнил рассказ Гусева, как М. выбивал себе премию, кажется, Бунина. К премиям этим у меня отношение брезгливое: мы выдаем их сами себе. Здесь царство большевизма.
Один из следующих докладчиков, кажется, председатель Аграрной партии Михаил Лапшин, назвал цифру: 600 тысяч сельских ребятишек не посещают школу. Это значит, что через десяток лет у нас будет 300 тыс. неграмотных солдат.
Интересный факт: губернатор Саратовской области Аяцков, прославившийся тем, что ввел у себя в области куплю-продажу земли, на выборах прошел лишь потому, что выдавал себя за противника права собственности на землю. Это к вопросу, хотел ли бы я быть политиком.
Я сидел рядом с космонавтом Аксеновым, чье выступление так мне понравилось на съезде «Духовного наследия». Он интересно говорил о духовных приоритетах, на которых только и может стоять государство, о религии, о дарвинизме, о необходимой нам системе выборов президента, которая не позволила бы подтасовывать и фальсифицировать выборы.
23 ноября, понедельник.
Вечером без машины, которая поехала в Шереметьево встречать делегацию китайских писателей, пришлось ехать в общежитие. С этими писателями надо было поужинать, а потом взглянуть, как там обстоят дела: во вторник хоронят Сашу Костюка, смерть впервые в нашем студенческом общежитии.
Очень рад был встретить снова Лю Сяопина, я уже привык к его хитроумной физиономии. За ужином, который накрыли внизу в пустом баре, он мне сказал, что говорил о моей книжке, и консультант издательства, ведущий русскую литературу, предложил включить в эту переводную книжку «Стоящую в дверях» и еще пару рассказов. Меня поразило, что в Китае знают «Стоящую» по журнальной публикации. Повесть не была напечатана и во время своей поездки в Китай я о ней не говорил.
По своему обыкновению, китайцы не пили. Все заготовленное для них спиртное, а его заготовили немало, тут же ночью допивал персонал.
24 ноября, вторник.
Все эти дни идет сильнейшее политическое напряжение вокруг смерти Галины Старовойтовой. Уже давно проигравшие свою политическую жизнь такие вожди демократов, как Гайдар, Куркова воспользовались этой смертью, чтобы отсветиться и попытаться переломить политическую ситуацию в свою пользу. У меня сложилось впечатление, что никто, как демократы, хотят драки, репрессий, погромов. В одном случае, применив силу, они снова войдут во власть, в другом — отойдут в сторону, чтобы снова диссиденствовать, протестовать, обладать моральным авторитетом страдальцев. Разрушенное государство, разрушенные судьбы людей никого не волнуют. Я Старовойтову, конечно, не любил, потому что она делала и говорила все, что было противно моему сердцу, каждый ее призыв оборачивался новым несчастьем для России. Но без нее жизнь станет преснее, обеднеет. Мне рассказали, что в телевизионных кадрах съезда НПСР в тот момент, когда Зюганов объявил о смерти Старовойтовой, я перекрестился. Я хорошо, чувственной памятью, помню этот момент, потому что испугался некоторой импульсивной неуместности этого своего жеста в этих стенах и среди этих людей. Сделал я это инстинктивно. Именно этот мимолетный эпизод телевидение и показало.
Обсуждали диплом Кати Володькиной. Повесть о лесбиянках не так хороша, как хотелось бы, но девочке надо было выговориться. Я понимаю, что своих оболтусов учу всему. Раздал всем этюды с рецензиями. Семинар очень трудоемок, но мне все это нравится.
26 ноября, четверг.
Все время приходится вести и некоторую общественную работу, потому что это позволяет отбиваться и от собственно институтских проблем, помогает моим литературным делам. В двенадцать начался исполком Международного сообщества писательских союзов (Пулатов). Пулатову надо было провести съезд не раньше мая, а Союзу на Комсомольском — с налета, в надежде свалить Пулатова и завладеть собственностью. Пулатов, конечно, перебирает с татарами, Чечней и прочими шведами. Меня смущают денежные дела на Комсомольском. Куда они подевали и как растранжирили всю свою собственность? Почему все время у них какие-то «особые» отношения с арендаторами. То огромные деньги им должен банк, то они получили какого-то воинственного соседа в виде ресторана. Почему молчат, почему не протестуют? Значит, в чем-то не свободны. Недавно мы повспоминали с В. Орловым, как В.Н. Ганичев, работавший зав. сектором в ЦК ВЛКСМ, всыпал нам в «Комсомолке» за какие-то там церковные звоны.