На школьном дворе. Приключение не удалось
Шрифт:
— Женя, чего там? Женя, вслух читай!
— Тише! Не мешайте! — отмахнулся тот и снова уставился очками в письмо.
Лишь несколько человек, стоявших ближе всех к вожатому, могли заглянуть в странички, исписанные Федей. Читал послание и Слава. Чуть ли не каждые десять секунд он повторял:
— Вот дошколенок! Правда, Женя? Ну и дошколенок! Верно, Женя, я говорю?
— Помолчи! — сказал Снегирев.
Слава прикусил язык, а ребята еще больше притихли.
Наконец вожатый дочитал последнюю страницу, сложил письмо и спрятал его в задний карман брюк. На лестнице
— Ну, в общем, так, Белохвостова: идем! В школу идем!
— В школу я пойду, но только знайте: что бы со мной ни делали, я ничего не скажу. Хоть на куски меня режьте.
Несколько человек фыркнули, другие громко рассмеялись, но вожатый даже не улыбнулся.
— Ладно, пошли! — только и сказал он. Луна захлопнула дверь и стала спускаться по лестнице. Она была довольна, что стойко выдержала первую встречу с ребятами, и решила остаться героиней до конца.
Вышли на улицу. Ребята теснились вокруг, сыпали шуточками, приставали к Нате с расспросами, но она не произносила ни слова.
— Прибавьте шагу, чего вы тащитесь! — говорил вожатый и убегал вперед.
Луна не прибавляла шагу. Она выступала медленно, торжественно, с гордо поднятой головой. Женя видел, что сильно оторвался от ребят, однако идти медленней не мог: он только укорачивал шаги, начинал мелко-мелко семенить. Взъерошенный, взволнованный, он казался всем очень сердитым, но это было не так.
Всего неделю тому назад Женя метал громы и молнии на заседании комитета комсомола. Потрясая вырезками из «Комсомольской правды» и из других газет, он кричал, что пора не формально, но по-настоящему взяться за перестройку пионерской организации. Он почти в тех же выражениях, что и Федя в своем письме, кричал о том, что пионерская работа, которая до сих пор велась в школе, не дает ребятам простора для инициативы, не удовлетворяет их стремления к романтике.
«Критикуешь ты здорово, — прервал его секретарь. — А возьмешься ты сам работу наладить, если мы тебя назначим вожатым в отряд?»
«Возьмусь, если мне предоставят свободу действий. Возьмусь!» — заявил Женя, и его назначили вожатым в шестой «Б».
На днях он провел выборы совета отряда и звеньевых и до сегодняшнего утра со своими пионерами больше не виделся. Теперь он шел и радовался: как хорошо, что работа начинается в обстановке такого чрезвычайного происшествия, когда волнение объединяет всех ребят и когда ему сразу можно будет показать своим пионерам, какой он энергичный, какой деятельный, как интересна будет жизнь отряда с таким боевым вожатым.
За Федю Женя не беспокоился: он был уверен, что тот не пропадет. Другие мысли занимали Снегирева. Стоит ли немедленно сообщать обо всем директору? Может, будет лучше самому зайти в милицию и заявить о побеге Капустина? Может быть, еще лучше поподробней расспросить Луну и самостоятельно всем отрядом организовать поиски беглеца? Тут Женя с сожалением вспомнил, что его отряд, да и он сам все-таки люди учащиеся и что уроки у них начинаются в два часа.
Он стал думать о Федином письме. Прежде всего он обсудит письмо с ребятами. Он так проведет это обсуждение,
Нет! Можно будет сделать еще лучше: можно будет послать Федино письмо в «Пионерскую правду» и…
Тут произошло такое, что все планы вылетели у Жени из головы. Ребята подходили к перекрестку. До него уже оставалось несколько шагов… Вдруг из-за угла появилась сгорбленная фигурка с огромным мешком на спине и бесформенным узлом под мышкой.
— Капустин! — вскрикнули сразу несколько человек.
Увидев ребят, Федя замер на несколько секунд, подогнув коленки, потом повернулся и скрылся за углом.
— Держи-и! — истошно завизжал кто-то, и все, словно ветром подхваченные, понеслись по переулку.
Побежала и Ната. Тяжело нагруженный путешественник не смог, конечно, далеко уйти: свернув за угол, Луна увидела своего друга, уже окруженного ребятами. Он озирался с глуповатым видом, часто моргая длинными ресницами.
К нему протиснулась сердитая, плачущая Варя:
— Федька! Вот скажу, вот про все скажу маме! Я из-за тебя на два урока опоздала! На два урока опоздала!
Федя ничего не ответил. Он обалдело посмотрел на сестренку, потом отвернулся и чихнул. Варя увидела, что за брата теперь беспокоиться нечего, и принялась расталкивать ребят.
— Пустите! Я на два урока опоздала! На два урока опоздала!
— Так! — сказал вожатый, пробравшись к Феде. — Идем!
— Куда? — угрюмо спросил Федя и снова чихнул.
— В школу, конечно. Ты думаешь, удрать из дому — это такой пустяк, что об этом и поговорить не стоит?
— А я что, удрал? Никуда я не удрал. Я домой иду.
Ребята расхохотались:
— «Домой иду»! А валенки зачем?
— А рюкзак?
— А стеганка! Товарищи! Это он просто гуляет! Взвалил на себя два пуда и гуляет.
Стараясь перекричать поднявшийся шум, Федя стал объяснять, что он раздумал, что он сначала и в самом деле хотел убежать, но потом раздумал.
Однако никто ему не поверил.
— Ладно! В школе разберемся. Сурен! Возьми у него мешок: он устал небось.
Силач вскинул на правое плечо Федин рюкзак, кто-то взял у него стеганку, и все двинулись в школу.
Ната забыла о том, что ей самой предстоят неприятности. Растерянная, недоумевающая, она шла и думала только о том, как бы перекинуться с Федей хотя бы двумя словами, но к путешественнику даже приблизиться было нельзя, не то что поговорить, — так тесно окружили его мальчишки.
Одни изощрялись в остроумии на его счет, другие расспрашивали серьезно, даже с сочувствием:
— Ты по какому маршруту хотел бежать? Через Мурманск? Через Архангельск?
— Эх ты, тёпа! Чего ж ты днем бежать задумал? Ночью надо было бежать!