На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики
Шрифт:
Спиридов глядел на Зину, едва различая ее во мраке, и вдруг странная, испугавшая его самого мысль промелькнула в его мозгу.
«Кто знает, может быть, она счастлива, и стоило ли так страшно рисковать, как рисковал он, чтобы вырвать ее из настоящего положения, которым она довольна? Я не раз слыхал, что для матери ребенок заменяет весь мир и примиряет со всеми ужасами… Может быть, и тут то же самое».
Чувство глухого раздражения охватило Спиридова.
«Нет, — подумал он, — этому не бывать. Я спасу ее против ее собственного желания. Не для того ставил я свою жизнь на карту,
— Послушайте, — сурово заговорил Спиридов, шагнув к Зине и энергично схватив ее за руку, — бросьте ваши безумства. Мы не на любительском спектакле… За ваше освобождение пролито слишком много крови… все равно вам нельзя оставаться, вас убьют… Идемте, или, клянусь, я накину вам на голову бурку и силой унесу вас…
— Нет, не делайте этого, — стремительно заговорила Зина, — я тогда закричу… уверяю вас, закричу, пусть я погибну, но я не брошу своего ребенка… вы не мать, вы не можете понять моих чувств… оставить его, такого крохотного, беспомощного, одного, на чужие руки… Нет, нет, это выше моих сил… Он проснется, протянет ручки, его губы станут ловить воздух, испуганные глазки искать знакомое ему лицо, а я в это время буду скакать, трусливо думая о своем спасении? Какая мать согласится на это? И ради чего? Ради отца? Но отец стар, его страдания скоро прекратятся, другого же у меня никого нет.
— А я? — спросил Спиридов. — Вы, кажется, писали мне, что любите меня. Мое присутствие здесь, в эту минуту, не есть ли доказательство взаимности? Принесите мне в жертву чувство к вашему ребенку, я постараюсь по мере сил вознаградить вас и дать вам счастье.
Зина пристально воззрилась в лицо Спиридова:
— Зачем вы обманываете и себя, и меня, Петр Андреевич? Вы меня не любите, по крайней мере, не той любовью… Вы только жалеете меня… Из жалости ко мне вы готовы принести еще одну жертву к тем, которые вами уже принесены… Ах, зачем вы приехали…
Зачем увеличили мои страдания… Если бы вы любили меня, вы не стали бы говорить таким языком…
Протяжный, тоскливый крик совы прервал ее слова. Спиридов вздрогнул.
— Это нас зовут, пора, еще несколько минут — и мы погибли. Если нас поймают сейчас, мы умрем в страшных мучениях… Взываю к вашему сердцу, пожалейте ваших друзей. Не обрекайте их за то, что они хотели спасти вас, лютой казни. Идемте.
— Идите одни, умоляю, уходите… Зачем вы приехали! При одной мысли об опасности, которая угрожает вам, у меня мутится ум… Но не требуйте от меня невозможного… Пожалейте меня… Уходите, ради всего, всего святого молю, уходите!
Она упала перед Спиридовым на колени и умоляюще протянула к нему руки.
Крик совы раздался снова, в нем чудилось тревожное нетерпение.
Спиридов бешено скрипнул зубами.
— Ну хорошо, — дрожащим от внутреннего бешенства голосом произнес он. — Попытаемся увезти и его. Делать нечего. Возьмите его осторожно на руки и постарайтесь, чтобы он не проснулся и не заплакал до тех пор, пока мы не выйдем из аула… В дороге пусть плачет, не так опасно… Ну, где же он у вас?.. Торопитесь.
— Петр Андреевич,
— Зинаида Аркадьевна, довольно разговоров! Вы, кажется, меня знаете: раз что я решил, так то и будет. Теперь я решил не уходить отсюда без вас, и не уйду. Понимаете, не уйду. Товарищей отправлю, а сам останусь, так и знайте… Все дальнейшие разговоры бесполезны; забирайте ребенка, да не забудьте прихватить чадру.
Зина больше не возражала.
Осторожно, затаив дыхание, вынула она младенца из люльки, завернула его плотно в чадру и на цыпочках, замирая от страха, двинулась за Спиридовым.
Выйдя на пустынный двор, они торопливо пошли, держась в тени, бросаемой стенами строений. В нескольких шагах от дверей сакли Зина наткнулась на чей-то распростертый труп.
— Кто это? — с ужасом шепнула она.
— Идемте, не плакать же над ним! — сердито проворчал Спиридов.
Зина беспрекословно повиновалась и тем же легким шагом пошла вперед за Петром Андреевичем; но только успела она пройти три-четыре шага, как увидела у своих ног слабо освещенное лучами месяца знакомое миловидное личико Илиты с широко раскрытыми глазами, в которых застыло выражение ужаса и предсмертной муки. Молодая женщина лежала распростертая на земле, раскинув руки, с зияющей раной на горле, вся залитая кровью.
Зина слабо вскрикнула и чуть не уронила из рук ребенка.
Спиридов успел подхватить его.
— Боже мой, — прошептала Зина побелевшими губами, — какой ужас, какой ужас! Зачем понадобилось проливать так много крови?.. Неужели нельзя было обойтись без этого?
Спиридов равнодушно пожал плечами.
— Можете быть уверенной, я лично не пролил ни одной капли крови, это дело взяли на себя мои сообщники, и я не находил удобным вмешиваться в их распоряжения. Необходимо принять во внимание, что они спасали свою шкуру, а в таких случаях церемониться никто не станет… Однако пойдемте. Стоит вашему ребенку проснуться и поднять крик, нас ожидает лютая смерть.
— Какой вы сделались безжалостный, — укоризненно шепнула Зина.
— Может быть, но этому я научился у горцев же в плену, — холодно усмехнулся Спиридов, — пусть пеняют на себя.
Обогнув строение и не без труда пролезши сквозь узенькую щель, наскоро проделанную в заборе, Спиридов с следовавшей по его пятам Зиной очутились в темном глухом переулке, одним концом своим спускавшимся в глубокий овраг, по которому протекал быстрый, неуловимый поток.
Пробежав проулок и спустившись на дно оврага, они увидели двух всадников, державших в поводу еще двух оседланных лошадей.
— Почему так долго? — спросил Николай-бек угрюмым голосом.
Спиридов раздраженно махнул рукой.
— После, — бросил он ему в ответ и, обратясь к Зине, шепнул ей тоном, в котором слышалось неулегшееся раздражение: — Дайте мне вашего ребенка, я повезу его, а вы садитесь скорее на лошадь, да постарайтесь держаться как можно крепче, нам предстоит очень быстрая езда.
Зина заколебалась.
— А вы его не уроните? — опасливо спросила она, инстинктивно прижимая младенца к своей груди.