На службе Отечеству
Шрифт:
– Это дело артиллеристов и саперов, - наставительно разъясняет старший лейтенант, - а наше - расправляться с пехотой...
– А если танки все же прорвутся?
– Укроемся в окопах, пропустим их через себя, а пехоту отсечем и уничтожим!
– Значит, пусть меня давят?
– Я пытаюсь улыбнуться. Старший лейтенант пожимает плечами:
– А что делать? Значит, вам тоже надо прятать минометы и. пропускать танки на расправу артиллеристам.
Рассказываю Левушкину, как готовится к встрече с танками взвод лейтенанта Николаева.
– Ну что ж, - подумав, соглашается Левушкин, -
В тот день я впервые подумал: "А не в том ли причина успехов фашистских войск, что главную ударную силу у них составляют танки и штурмовые (самоходные) орудия? При массовом применении танков артиллеристам и саперам справиться с ними трудно. Какая-то часть танков неизбежно прорвется в боевые порядки пехоты. Вот и придется, как в гражданскую войну, готовить громоздкую связку. Помнится, в кинофильме "Мы из Кронштадта" защитники Петрограда именно так остановили белогвардейский танк".
Своими сомнениями иду поделиться с комбатом. На ходу выслушав меня, капитан Тонконоженко нетерпеливо машет рукой:
– У нас на переднем крае только на прямой наводке четыре пушки! Да дивизионная артиллерия... А связки гранат, бутылки с бензином - это кустарщина.
– Отойдя шагов на десять, комбат внезапно останавливается и кричит: - Ладно, прикажу, чтобы в каждой роте были связки!
Выпросил ящик гранат для минометчиков. Сделал связку и, очертив саперной лопатой маленький круг метрах в десяти от стрелковой ячейки, бросаю.
Связка падает в двух метрах от границы круга. Только после нескольких бросков мне наконец удается точно попасть в цель.
– Видели?
– спрашиваю окруживших меня командиров.
– По три связки иметь в каждом взводе и двух человек непрерывно тренировать в точности броска.
Поняв, что не исключен прорыв танков на нагни огневые позиции, взводные быстро разбирают гранаты и немедленно принимаются за дело.
Запасные огневые позиции были уже замаскированы. Оставалось закончить щели для людей, когда в безоблачном небе появилась "рама". Мы еще не знали, что этот фашистский самолет-разведчик является предвестником налета бомбардировщиков. Но первыми мы увидели все-таки не их.
– Товарищ командир! Танки!
– послышался с ротного НП испуганный голос моего ординарца Миши Стогов а, высокого узкоплечего паренька, тонкого, как жердь лещины.
– Танки? Где?!
– удивленно кричу я, вспомнив, что бинокль остался на наблюдательном пункте, бегу туда, взволнованно спрашиваю: - Где танки? Чьи? Наши?
– Не знаю...
– Смущенный Миша протягивает мне бинокль.
– Не разглядел...
Приникаю к окулярам, медленно скольжу по противоположному берегу. Танки обнаруживаю не сразу. Присмотревшись, насчитываю в пределах видимости четыре машины. Они осторожно, словно люди, отыскивающие брод, спускаются к реке. Определить принадлежность танков не могу. "Может, наши?
– мелькает в голове.
– Как бы артиллеристы не ударили по своим". Однако артиллеристы молчат. Танки ускоряют ход. Все резче обозначаются их темные силуэты. Вот один, обходя какое-то препятствие, развертывается боком, на котором четко вырисовывается крест. Сомнений не остается: фашистские! Если бы не впервые видел их, наверное, распознал бы раньше. Почему же командиры противотанковых орудий не открывают огонь? Ведь машины на расстоянии выстрела?!
Замаскированные противотанковые пушки по-прежнему молчат. Над нашими головами откуда-то из-за леса прошуршали тяжелые снаряды. Земля вокруг танков взлетела к небу гигантскими фонтанами. Однако, ускорив ход, танки проскакивают к реке и скрываются в прибрежном кустарнике.
" Около часа вражеские машины находятся там. Артиллерия, постепенно наращивая огонь, методично прочесывает прибрежные заросли. Один из тяжелых снарядов попадает в цель: над кустарником поднимается густой черный дым. Вскоре оттуда выползают три машины и на предельной скорости мчатся назад к лесу.
Кто-то шумно спрыгнул в окоп. Оглядываюсь и вижу маленького красноармейца с катушкой телефонного кабеля за спиной. Отдышавшись, он охрипшим, еле слышным голосом докладывает:
– Товарищ лейтенант! Красноармеец Сусик прибыл но приказанию командира батальона установить с вами телефонную связь.
– Давай-давай, дружище, устанавливай, - обрадовался я и подумал: "Хоть через комбата будет связь с командирами стрелковых рот".
Телефонист, присоединив аппарат, долго крутит ручку и, надрывая свой слабенький голосок, вызывает:
– Алле! "Пружина"!.. "Пружина"!.. "Пружина"? Сусик говорит, Сусик... Докладываю: связь работает.
Я смотрю на красноармейца и невольно улыбаюсь. Маленький, удивительно юркий, с льняными кудряшками на лбу, он выглядит ребенком среди довольно рослых загорелых минометчиков. Смахнув капельки пота со вздернутого носика, Сусик вытягивается:
– Товарищ командир! Двенадцатый на проводе.
Взяв трубку, заглядываю в таблицу позывных: под двенадцатым номером значился командир батальона.
– Семнадцатый слушает!
– кричу в трубку.
– Семнадцатый!
– послышался голос Тонконоженко.
– Доложи, как дела?
– К бою готовы.
– Внимательно следи за местностью. Бей по пехоте наверняка. Береги мины, зря не бросай. Обстановку докладывай через каждые полчаса.
Комбат предупреждал, чтобы рассчитывали только на боекомплект, который привезли с собой. Прошу взводных сказать об этом командирам расчетов. Старшине приказываю восемнадцать мин оставить в моем резерве. Охрименко с досадой восклицает:
– А я, товарищ командир, раздал уже все мины, едят их мухи, по взводам!
Подтверждаю свое приказание. Мне хочется быть уверенным, что резервные мины будут израсходованы в самую критическую минуту.
Незадолго до полудня появился комбат. Он вел за собой группу солдат и сержантов во главе со старшим лейтенантом. Поравнявшись со мной, Тонконоженко крикнул:
– На обратном пути посмотрю результаты вашей работы!
Удивленно рассматриваю странное "войско" комбата. Тут пехотинцы и артиллеристы, танкисты и связисты. У всех усталые лица, запавшие глаза. Обмундирование грязное, словно они целый день прятались в болоте, сквозь большие дыры светится белье. Наверно, это солдаты, потерявшие свои части. Тонконоженко увел их в первую роту, а возвратившись, подтвердил мои догадки.