На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей
Шрифт:
Валерка неожиданно спросил:
— Папа, у тебя какой род занятий?
— Что-о? — удивился Дмитрий Павлович.
Почти каждый день он читал эти казенные слова в анкетах, произносил их сам, но в устах Валерки они прозвучали сейчас странно и даже бессмысленно. Валерка увидел недоуменный взгляд отца, тут же пояснил:
— Ну, ты кем работаешь? В школе Варвара Петровна спрашивала. Кто, говорит, твой отец? А я че-то не знаю. У Кольки Верхозина — шофер, у Гришки Саломатова — плотник. А ты? Как ей сказать?
Дмитрий Павлович отложил конек и напильник, смущенно замялся. Как хорошо
Сын ждал, доверчиво глядя ему в лицо.
— Ну, скажи ей: отец, мол, административный работник. Служащий… Понял?
Он боялся, что Валерка потребует уточнений. Но сын покорно кивнул, сказал «угу». Дмитрий Павлович всегда отучал Валерку от этого «угу», внушая, что следует говорить «да». Но сейчас воздержался от замечания.
— Долго не бегай, — сказал он. — Мать скоро придет, обедать сядем.
Валерка, надев коньки, ушел.
«Служащий, — подумал Дмитрий Павлович. — По паспорту служащий, а если разобраться, так самый настоящей единоличник. Не иначе».
Вернулась с базарчика Клава. Была она в пуховом платке, в полушубочке, из-под широкой юбки виднелись лыжные зеленые шаровары, заправленные в валенки. В руках корзина, покрытая чистой тряпицей.
— Продрогла аж вся… Скорый опаздывал, говорят, на путях заносы. Ждала хоть не зря. Петушка продала, варенец тоже весь. А картошку сегодня чего-то плохо брали.
Она вдруг заметила молчаливую сосредоточенность Дмитрия Павловича.
— Что с тобой? Не заболел?
В ее узких черных глазах он увидел тревогу.
— Думы одолели, — сказал он.
— На работе что-нибудь?
— Как жить, думаю…
— Так и будем жить, — сказала Клава. — Как все.
Дмитрий Павлович подумал, что Клава вросла в эту жизнь с рождения, никогда не уезжала из дому больше чем на месяц: однажды на забайкальский курорт Дарасун да еще в областной центр на экскурсию. И чувствовала себя в родном городке уверенно, будто птица в гнезде, радовалась, что знает вокруг всех, а все знают ее.
«Не поймет», — решил Дмитрий Павлович и не стал ничего пояснять.
Раздевшись, Клава вынула из корзинки завязанные в чистый носовой платок деньги, стала считать, распрямляя ладонью мятые рубли, позванивая мелочью.
— Положи в комод, — она протянула выручку.
Дмитрий Павлович деньги взял вяло, без всякого интереса, и впервые почувствовал смутную к ним неприязнь.
«Бьешься, бьешься, — подумал он, — ради этих чертовых бумажек. Стоит ли?»
На покрытом клеенкой столе появились тарелки, селедочка под луковыми кольцами, капуста с мелкими крошками льда и брусничными глазками, коричневая эмалированная кастрюля со щами.
После обеда, когда Валерка в своем закутке, отгороженном крашеной фанерной стенкой, занялся уроками, Дмитрий Павлович рассказал жене обо всем, что его мучило. Против ожидания, услышал сочувственное:
— Так что же нам делать, Митя? Что делать, если так получилось: вросли, корни пустили…
— Может, уехать куда-нибудь? Бросить все к черту.
— Да куда же? Куда мы поедем-то?
— А кто его знает… Да хоть на стройку. Вон, на Ангаре строят…
Ночью она говорила, лежа рядом с ним, перебирая его волосы:
— Ну, поедем, если тебе так лучше. Мне что? С тобой хоть на Колыму поеду. Девчонкой жутко было мне, а собралась в Германию, если тебя с армии не отпустят. А сейчас, мужней-то женой… Кого мне бояться?..
Они лежали в тишине, слушали торопливое тиканье ходиков, отсчитывающих минуты уходящей человеческой жизни, дыхание спящего Валерки да тонкое посверливание жучков-точильщиков, тоже зачем-то живущих на этом свете и добывающих себе пропитание.
Заснули уже посреди ночи, когда в оледеневшем окне исчез лунный свет и стало совсем темно. Решили: сначала уедет он, устроится, подыщет жилье, а к лету, продав дом и хозяйство, тронется с Валеркой она. И когда все было обговорено, Дмитрий Павлович почувствовал себя легко, как в те времена, когда все его имущество помещалось в солдатском вещевом мешке.
2
В отделе кадров строительства Дмитрия Павловича спросили о специальности.
— Да я, собственно, был на учрежденческой работе, — ответил он, — так сказать, в аппарате…
И хотел тут же добавить, что пошел бы на курсы экскаваторщиков или по другой механизаторской профессии. Но пока собирался высказать все это, заведующий кадрами бегло взглянул в трудовую книжку и обрадованно воскликнул:
— Как раз то, что мы ищем! С делопроизводством знаком? — внезапно перешел он на «ты». — Добро. Посадим тебя на кадры в Управление основных сооружений. Сегодня же согласуем с начальством и заготовим приказ.
Дмитрий Павлович растерялся, но все же сказал о своем желании — приобрести специальность механизатора.
— А зачем тебе это? Пока будешь учиться, сколько денег другим выплатят? Посчитай! А у нас зарплата — будь здоров, не каждый инженер за такую расписывается. Плюс еще премиальные. И квартиру обещаю. Это мы к осени пробьем. Получишь к Октябрьским секцию в новом доме. А там, на участке, знаешь какая очередища? Ждать ох-хо-хо сколько придется. Да с год в учениках проходишь. Ну?..
Кадровик смотрел приветливо, не только искал свою выгоду, но и Шеменеву желал добра. Дмитрий Павлович, однако, почувствовал: что-то опять убегает, ускользает от него, ради чего рванулся он сюда, оставив и Клаву, и Валерку. И так как он постоянно думал и тосковал о них, особенно по вечерам, то спросил настойчиво:
— А с квартирой точно получится?
— Пробьем! — заверил кадровик. — Слово чести.
И Дмитрий Павлович согласился.
Он устроился в общежитии — комната на четверых — и уже на другой день снова сидел за канцелярским столом, в комнатушке с двумя книжными шкафами и сейфом в углу. Стол был новенький, пахнущий клеенкой и столярным цехом, правда, не такой удобный и широкий, как на прежнем месте. А вот чернильница оказалась в точности такой же, даже крышка была расколота. Нарочно ломают их, что ли, усмехнулся Шеменев и раскрыл картонную папку с надписью «Личное дело».