На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей
Шрифт:
— Иди, иди! — ответил я.
Пока я сбегал к плугу и вернулся, Абакир уже сошел на землю. Он весь сразу как-то потускнел, точно бы слинял. Молча побрел он в сторону, сильно ссутулившись.
«Да он, кажется, тяжело заболел. С животом, наверно, неладно, вон как схватило», — подумал я и, включив сцепление, тронул трактор с места.
Трактор пошел ровным, напряженным ходом. Опять он был подвластен моей воле. Как и каждый раз, я волновался, стараясь точно управлять машиной. Я развернулся в конце загона и пошел в обратную сторону. Сумерки уже опускались на землю, потянуло прохладой. «Еще два круга, и надо включать фары», — подумал я, вглядываясь перед собой. Впереди, вдоль
— Абаки-ир! — закричал я. — Абаки-ир!
Он не отзывался. Тогда я вовсе заглушил мотор, чтобы было слышнее.
— Абаки-ир! Где ты? Отзовись! — кричал я в степь.
Но затененные предвечерние увалы молчали.
А вдруг ему плохо? Мне представилось, что он, скрючившись, валяется на земле и не может разогнуться. Я спрыгнул с трактора и во весь дух пустился бежать. Перевалил седловину, огляделся. Никого нет. Взбежал на высокий пригорок и отсюда увидел Абакира, уходящего по равнине. Он был уже далеко.
— Абакир! Куда ты? — кричал я, но он не оглядывался, а вскоре и вовсе исчез из глаз, словно провалился сквозь землю.
Я постоял еще немного и нерешительно повернул назад. В небе бледными пятнами меркли последние отсветы заката. Хмурая тьма ложилась на холмы и равнины.
Я шел смятенный, растерянный. Странной, непривычной вдруг показалась мне эта притаившаяся, грустная тишина. Словно бы степь прислушивалась к моим шагам, к моим мыслям. А думал я об Абакире. Когда я рассказывал о том, что в этих краях на самом деле было, он издевался надо мной, не верил. А тут, когда я нафантазировал с этим злосчастным золотом, он голову потерял… Нет. Такие голову не теряют! Он, видно, это давно задумал и даже поговаривал об этом, да только так, вроде бы стращал Сорокина. Ведь всех он тут ненавидел, со всеми поссорился, передрался. А Калипа? С ней-то больше всего ему хотелось развязаться. На кой черт она ему, беременная, с ее любовью! И все-таки за неделю до получки он бы не убежал. А так, что ему — вчера получил денежки, и не малые, он их никогда в юрте не оставлял, всегда держал при себе, значит, задарма немного проработал, всего денек, да и находка вдруг окажется золотом…
Мои думы прервал голос Калипы:
— Абаки-ир! Кемель! Где вы?
Она привезла нам в бидонах воду для ночной работы.
— Куда вы подевались? — тревожно встретила меня Калипа. — Жутко стало. Жду, жду, трактор стоит, а самих нет!
Что было мне ответить ей? Сказал правду:
— Абакир ушел. Бросил работу.
— А… почему… зачем? — запинаясь, спросила она.
— Не знаю.
Про золото я умолчал, мне было стыдно за Абакира.
— Значит, ушел?.. — Помолчав, она рванула с повозки бидон и тяжело опустила его на землю. — Зачем же я вожу эту воду? — растерянно проговорила она, ни к кому не обращаясь.
Я понес бидон к радиатору, а Калипа прислонилась лицом к кабине и горько заплакала.
Мне стало не по себе. Я не знал, как утешить ее.
— Может, еще вернется, — неуверенно пробормотал я, обернувшись к Калипе.
— Да не о нем я, — всхлипнула она и резко повернула ко мне мокрое от слез лицо. — Верила, мечтала! А во что верила? О чем мечтала? — выкрикнула она вдруг с такой томительной, звенящей силой, что даже в пустой степи ей отозвалось стонущее эхо. — Думала, парень работящий, думала, отойдет в нем зло. Добром, любовью хотела отогреть его душу. А он? Да что уж там говорить… Лошадь тоже работает, а только человек — он и есть человек, душа в нем прежде всего… Тогда и работа в счастье, тогда и делу есть смысл… А он, он не понял ничего. Какой был, такой и ушел. Обидно мне, если бы кто знал, ох, как обидно!
Я молчал, подавленный и удрученный. Мне было жалко Калипу, больно за нее. Не понимал я, как она могла полюбить такого человека… Но если бы Абакир знал, если бы понимал, какое истинное счастье потерял он сегодня, уйдя от Калипы, то не она, а он завыл бы, как волк в зимнюю стужу.
Калипа села в повозку и молча уехала.
Спокойно спала Анархайская степь. Откуда-то издали, колеблясь и перекатываясь по метелкам полыни, донесся понизу чуть слышный паровозный гудок. Может быть, Абакир уезжал уже, подцепившись к товарняку?.. Ну и катись, сволочь, туда тебе и дорога! Не пропадет Анархай, и мы без тебя обойдемся…
Больше я о нем не хотел вспоминать. Надо было приниматься за дело. Я долго бился, пока трактор не затарахтел, пугая ночную тьму. Я сел в кабину и включил фары.
Теперь я был за все в ответе. И мне вдруг очень захотелось, чтобы рядом со мной оказалась сейчас моя милая девушка с челочкой и чтобы она поверила мне, что будет, будет в этой дикой полынной степи прекрасная страна Анархай.
Иордан Радичков
Небесная радуга
Меня учили укладывать булыжник: дуга за дугой, дуга за дугой. Стоя на коленях в песке, я делал мостовую. Дорога росла, гладкая, сероватая, кое-где блестели мелкие кусочки кварца, вкрапленного в камень. Дуга за дугой ложатся дни и недели, все длиннее серая гранитная дорога. По ней с огромной скоростью проносятся автомобили, с треском двигаются повозки, из-под подков коней вылетают искры.
Дуга за дугой…
Начинается дождь, мы бежим под деревья, но вскоре наше убежище становится ненадежным, потому что сквозь кроны просачивается вода. От дождя нас спасают только наши соломенные шляпы с обмякшими полями. В леваде под нами так же неподвижно стоит коричневый бык. Издали он похож на бронзовую статую, по спине которой течет вода.
Когда туча уходит, начинает припекать солнце. Мы снова принимаемся за работу. Бык стряхивает с себя воду и наклоняется к омытой дождем траве. Вдали вспыхивает радуга, такая яркая и красивая, что похожа на сказочную. Мне приходит в голову, что если бы у нас был цветной гранит, то мы могли бы сделать нашу дорогу похожей на эту небесную радугу. Каждый ахнул бы при виде такой дороги. Но Иван Кравка сказал мне, что ничего хорошего не получилось бы, такая дорога пугала бы лошадей. Может быть, это и так, только я уверен, что когда-нибудь именно такие дороги и начнут прокладывать. Перед тобой — небесная радуга, смотришь на нее и укладываешь разноцветный гранит в той же цветовой гамме.
Этот проклятый ливень размыл кучу песка, снес его с большого отрезка будущей дороги. Теперь мы топчемся в ледяной воде. Я вижу, как лица моих товарищей синеют от холода, но они продолжают работать лопатами, преграждая путь ручейкам и пытаясь изменить их направление, ведь нам нужно укладывать булыжник. Песок мокрый, инструмент мокрый, камни мокрые, как и мы, но надо работать. Потому что, оборачиваясь, мы видим деревянные леса завода. Издали они напоминают деревянную детскую люльку, в которой что-то растет, оформляется, обретает плоть. А завод не может существовать без нашей дороги, по ней уже подвозят рабочим продукты.